В окнах зеленый свет,

      странный, болотный свет..

      Я не повешусь, нет,

      не помешаюсь, нет…

      Буду я жить сто лет,

      и без тебя – сто лет.

      Сердце не стонет, нет,

      Нет,

      сто «нет»!

      Погода какая!..

      С ума сойдешь:

      снег, ветер и дождь-зараза!

      Как буйные слезы,

      струится дождь

      по скулам железного Газа…

      Как резко звенел

      в телефонном мирке

      твой голос, опасный подвохом!

      Вот, трубка вздохнула в моей руке

      осмысленно-тяжким вздохом,

      и вдруг онемела с раскрытым ртом…

      Конечно, не провод лопнул!

      Я

      дверь автомата

      открыл пинком

      и снова

      пинком

      захлопнул!..

      И вот я сижу

      и зубрю дарвинизм.

      И вот, в результате зубрежки —

      внимательно

      ем

      молодой организм

      какой-то копченой рыбешки…

      Что делать? —

      ведь ножик в себя не вонжу,

      и жизнь продолжается, значит!..

      На памятник Газа

      в окно гляжу:

      Железный!

      А все-таки… плачет.

      Эх, коня да удаль азиата

      мне взамен чернильниц и бумаг, —

      как под гибким телом Азамата,

      подо мною взвился б

      аргамак!

      Как разбойник,

      только без кинжала,

      покрестившись лихо

      на собор,

      мимо волн Обводного канала —

      поскакал бы я во весь опор!

      Мимо окон Эдика и Глеба,

      мимо криков: «Это же – Рубцов!»,

      не простой,

      возвышенный,

      в седле бы —

      прискакал к тебе,

      в конце концов!

      Но наверно, просто и без смеха

      ты мне скажешь: «Боже упаси!

      Почему на лошади приехал?

      Разве мало в городе такси?!»

      И, стыдясь за дикий свой поступок,

      словно Богом свергнутый с небес,

      я отвечу буднично и тупо:

      – Да, конечно, это не прогресс…

      Бывало,

      вырядимся

      с шиком

      в костюмы, в шляпы, и – айда!

      Любой красотке

      с гордым ликом

      смотреть на нас приятно,

      да!

      Вина

      веселенький бочонок —

      как чудо,

      сразу окружен!

      Мы пьем за ласковых девченок,

      а кто постарше,

      те – за жен…

      Ах, сколько их

      в кустах

      и в дюнах,

      у белых мраморных колонн, —

      мужчин,

      взволнованных и юных!

      А сколько женщин! —

      Миллион!

      У всех дворцов,

      у всех избушек

      кишит портовый праздный люд.

      Гремит оркестр,

      палят из пушек,

      дают

      над городом

      салют!

      Мы встретились у мельничной запруды,

      и я ей сразу

      прямо всё сказал!

      – Кому, – сказал, – нужны твои

      причуды?

      – Зачем, – сказал, – ходила на вокзал?

      Она сказала: – Я не виновата…

      – Ну, да, – сказал я, – кто же виноват?

      Она сказала: – Я встречала брата.

      – Ха-ха, – сказал я, – разве это брат?!

      В моих мозгах чего-то нехватало:

      махнув на все, я начал хохотать!

      Я хохотал.