У ветеранов Отряда развито шестое чувство. Ты инстинктивно распознаешь намеки и настораживаешься, сам того не осознавая. «Чуешь опасность», как мы сами говорим. Вдобавок начинаешь догадываться, что творится в умах начальства, и моментально узнаешь о том, что тебя решили сунуть в какое-нибудь дерьмо.

      Всем шестистам с хвостиком наших бойцов хватило четырнадцати напряженных секунд, чтобы понять: случилось что-то серьезное. Грядут перемены, и счет дней, в которые меня не пытались убить, вряд ли дойдет до сотни.

      Когда со стороны лагеря появился Крутой, игра в карты уже прекратилась.

      – Эльмо, Костоправ, Гоблин, Одноглазый. Старик вызывает.

      Одноглазый проворчал:

      – И кто этого чертова Гоблина за язык тянул?

      Пару минут назад Гоблин пробормотал: «Чует моя задница, что-то происходит».

      Я вставил:

      – Ну да. Это он во всем виноват. Если нас опять пошлют усмирять мятежников, всыплем ему ремня.

      – Не смешно, Костоправ. – Эльмо поднялся из-за стола. – Но я поддерживаю. Уже почти забыл, какова гарнизонная служба.

      Он понес какую-то чепуху о чистой одежде, крепком пиве, регулярном питании и почти неограниченном доступе к любимым солдатским способам траты времени и денег.

      Оставив карты другим, мы пошли по улице. За нашей спиной уже озвучивались догадки.

      – Гарнизонная служба – она такая, – произнес я. – Для меня самым трудным в ней было убедить Одноглазого вылечить солдат от поноса с помощью чар.

      – А мне нравится, – сказал Одноглазый. – Можно хорошо подзаработать.

      Это он умел. Отправь его куда-нибудь на недельку, и он обязательно влезет по уши в тамошний черный рынок.

      Крутой бочком приблизился ко мне и прошептал:

      – Нужно поговорить наедине.

      Он сунул мне в руку сложенную полоску пергамента, не больше трех с половиной дюймов в ширину. Грязную, вонючую. С одной стороны недоставало треугольного клочка, – видимо, листок на чем-то висел. Когда я развернул пергамент, на лице Крутого отразился испуг.

      Я остановился. Остальные тоже, недоумевая, в чем дело.

      Я прошептал:

      – Где ты это взял?