Деза. Четвертая власть против СССР. Виктор Кожемяко
Читать онлайн книгу.
рассказа об эвакуации, которую она с мамой пережила в Набережных Челнах, ни разу не вспомнить про судьбу евреев на оккупированных фашистами землях! Неужели и тогда не думала? Мол, мы здесь живем, а их убивают…
Наверное, думала. Однако позднее, в иное время, ей больше думалось уже о другом, и об этом другом она с волнением и проникновенным сочувствием к себе рассказывала перед телекамерой. Как тяжело пришлось в этих Набережных Челнах, которые были тогда не городом, а всего лишь райцентром, тяжело и с квартирой, и с повседневным бытом, и с работой. Например, ездить по деревням от районной газеты, где она стала ответственным секретарем, да еще и лошадь самой запрягать научиться.
Но кому было тогда легко? Она приезжает в колхоз, и ей рассказывают, «что хлеб не убран, что убрать его фактически невозможно, потому что все парни, естественно, взяты в армию, а девчонки мобилизованы на торфяные разработки, что работают одни старухи кое-как, что не хватает кормов…» Она так и хочет написать в газету, а редактор ее озадачивает: «Нам на совещании прямо сказали: только положительное». Почему во время войны в газетах «всегда должен был быть оптимистический тон», она не поняла не только тогда, в 21 год, но и по прошествии более полувека.
Второе тогдашнее ее открытие. Тот же редактор, «вхожий во всякие районного уровня тайные совещания», ей якобы объяснил про «разверстку» – «план на район, сколько человек заключенных надо поставить каждый месяц». И она обращается к телезрителям в 1997 году, а теперь – в 2010-м: «Мне хочется об этом сказать. Чтобы люди, которые забыли, вспомнили, а кто не знает, молодые, узнали: был план на аресты. По районам. Вне всякой зависимости от того, кто что совершил… Поэтому они спокойно брали то количество людей, которое им надо было, и каждый месяц местный КГБ (НКВД) успешно выполнял свой план».
Вот так она рассказывает. Якобы со слов редактора, который к ней очень хорошо относился и всячески ей помогал, но, в конце концов, «его как человека, неугодного местному начальству, взяли в армию, несмотря на бронь, и отправили на фронт».
Поди проверь. И молодые могут поверить, что во время войны действительно была такая ежемесячная «разверстка» на аресты по деревням. Хотя, по-моему, не только для меня, жившего тогда как раз в деревне, такое должно звучать полным абсурдом. Кого арестовывали-то каждый месяц, если, по ее же словам, «все парни, естественно, взяты в армию, а девчонки мобилизованы на торфяные разработки»? Старух? И старух хватило, чтобы всю войну арестовывать?
Выдумки без срока давности
Подобного абсурда в рассказе Лунгиной много. И он звучит в эфире. Оправдание подразумевается простое: она же это слышала…
А вот про то, что происходило на фронте, «мы, конечно, не знали толком», сообщает она. «Не знали, что под Сталинградом идет величайшее, беспримерное по жестокости, решающее сражение». Наверное, только она и ее мама во всей стране про это не знали.
Зато вскоре, вернувшись в Москву, узнает, «что в армии появился антисемитизм». Опять «услышит».
Антисемитизм