Нам стукнуло пятнадцать: страх

      и страсть играли с нами в жмурки,

      в запекшихся сухих губах

      держали мы свои окурки,

      и, чтоб не запоздрил кто,

      налили в банку из-под сока,

      пусть даже и не Veuve Clicquot, —

      а спирт, смешав с водой немного.

      Корабль качало тяжело.

      Поныне с ясностью тлетворной

      я помню, как меня рвало

      потом во тьме ночной уборной.

      Конец каникул. Глупый рок,

      напрасно руки потирая,

      вещает грустный эпилог,

      его не будет, обещаю.

      А будет счастье без конца,

      навеки без конца и края,

      когда лиманская коса

      найдет на каменные сваи,

      на якорь встанет наш корабль

      учитель прокричит над ухом.

      В иллюминатере – причал

      и голова немного кругом.

      Как нежен след от пятерни

      на заспанной щеке. Вот здесь-то

      на льду казенной простыни,

      песочного касаясь теста

      твоей веснушчатой спины,

      дай объяснюсь в любви. Все честно.

      Да, существует вечный свет.

      Да, существует в этом мире

      любовь – в пятнадцать юных лет,

      и в поздних пятьдесят четыре.

      И потому-то смерти нет.

      Нет смерти там, где ты влюблен

      и дух, какой бы ни был между —

      спиртной или небесный он —

      на койке сторожит одежду,

      и движет солнце в круге дня,

      и движет к суше волны с треском,

      и на песке открытым текстом

      выводит наши имена.