В семь вечера за три дня до Рождества вся Юнион-сквер кишела покупателями. На возвышенной части площади выстроили деревеньку Санты, и в нее через лабиринт калиток для скота, оббитых красным бархатом, тянулась очередь детей и родителей человек в пятьсот. Вокруг площади широкие гранитные ступени усеивали уличные артисты, обычно заканчивающие в пять. Тут жонглер, там фокусник, полдюжины «роботов» — людей, раскрасивших себя золотином и серебрином: они механически дергались, когда кинут монетку или купюру. Даже пара человеческих статуй там была. У Джоди любимым был золотой парень в деловом костюме — он неподвижно стоял часами, словно замер на полушаге по пути на работу. В «дипломате» у него была дырочка, в которую люди пихали деньги после того, как сфотографируют и попробуют заставить его моргнуть.

      — Меня он раньше очень нервировал, — прошептал Томми. — А теперь я вижу — он дышит и аурой своей светит.

      — Я как-то раз на него весь обеденный перерыв смотрела, и он так и не шевельнулся, — сказала Джоди. — А летом знаешь, какая мука, наверное, в золоте. — Ее вдруг передернуло — она вспомнила про Илию, старого вампира, по-прежнему заключенного в бронзу у них в студии. Да, он ее, само собой, убил, говоря строго, но так, что перед ней открылась новая дверь. И сколь бы странной дверь эта ни казалась, была она совсем рядом, живая и страстная. Конечно, сделал он это для собственного развлечения, как сам и признался, но еще и потому, что ему было одиноко.

      Она сплелась рукой с рукой Томми и поцеловала его в щеку.

      — А это за что?

      — Потому что ты рядом, — ответила она. — Что у нас по списку первое?

      — Рождественские подарки.

      — Ниже.

      — Жаркая мартышечья любовь.

      — Ага, это можно устроить в витрине мастерской Санты в «Мэйсиз».

      — Честно?

      — Нет, не честно.

      — Ладно, тогда нам нужно пойло.

      Джоди