– Поль Верлен

      Жиголо было одето в синюю толстовку и тёмные плотные джинсы. Лысую макушку укрывал махровый капюшон. Тоненькие руки ветрели шнурок от кроссовок. Его лицо не имело ни единого волоска, и казалось, что оно страдало лейкозом крови. Оттопыренные уши напоминали о слонёнке Дамбо. Жиголо смахивало на инопланетянина, но самым удивительным было то, что оно относило себя к среднему роду.

      В детстве оно беззаботно вязало игрушки. Его успокаивал процесс изготовления мягкого зверька. Часы незаметно пролетали за безмятежным хобби. Шесть петель в кольцо амигуруми, шесть прибавок, одна петля и прибавка, повторяющиеся шесть раз… Постепенно из-под крючка появлялась голова или ножка, или ушко.

      Умиротворение прекращалось, когда набожная мать заставляла идти к так называемой «подруге» в гости. Вся беда заключалась в том, что эту шестнадцатилетнюю воблу скрючивал церебральный паралич. Её мышцы находились в тонусе, и пока девчонка пыталась произнести «привет», из её рта летели брызги слюней. Но Жиголо брезговало не пузырей на подбородке. Его угнетали тупые игры, какие годятся для пятилеток. Игры в школу. Игры в больницу. Игры в семью. Какую ещё, на хрен, семью?!

      Инвалидка, будучи в роли учителя, подавалась вперёд и диктовала примитивный текст о природе. При этом губы её то слипались в тугую полоску, то обращались в ноль. Когда она решала изобразить семью, то просила достать старого голого пупса и вспомнить «Дочки-матери». Но отвратительнее и гаже всего была игра в больницу. Жиголо приходилось превращаться в доктора и делать вобле массаж.

      – Эфу руку… по-положи на яходитцу, – искривлялся рот воблы, и Жиголо клало ладонь на бедро и раздвигало худые твёрдые ноги, видя чёрные лобковые волосы. В голове, ещё носившей каштановые кудри, крутилась карусель, и рвота кралась по трахейному жерлу.

      Зато когда Жиголо спускалось по лестнице и выныривало в густой вечер, его облегчение пришпиливало к спине крылья. У пингвинов, куриц и фазанов тоже есть подобные отростки, но они не летают. Жиголо было чем-то вроде пингвина.

      После того как оно натрогалось и насмотрелось на дцпэшное тело, Жиголо стало отчуждаться от своего собственного. Почему так происходило? Оно больше не могло видеть в себе изящную молодую славянскую внешность. Теперь оно понимало, что физически люди мерзки и отталкивающи. И оно отказалось от своего пола. Этакий деперсонализационный синдром. Вскоре Жиголо побрили налысо в парикмахерской «Биgoodи». Оно даже не согласилось отдать свои пышные пряди на пожертвование больным раком. Уж слишком его воротили все эти болеющие особенные «дети-ангелы».

      Со временем Жиголо всё сильнее теряло себя в окружающей обстановке. Грань между его «Я» и окружающей средой как бы стёрлась, и чувства спокойно вытекали наружу. Вот, к примеру, злость. Она принадлежала ему или рассыпалась