Оазис. Олег Ждан-Пушкин
Читать онлайн книгу.
рожице. Или кабы не…
Одним словом – нашелся!
Поначалу доходили о нем только слухи. Ну, например, будто, поднимаясь на холм, на котором расположился город, встретил женщину по кличке Самовариха, известную неуживчивостью, сварливостью. Шла она от криницы, несла воду на коромысле.
– Помираю, Калиновна, – будто бы сказал Андрюха. – Пить хочу!
Никогда до того Самовариха никому не давала ни снега зимой, ни воды летом, не даст и теперь – не суйтесь, но вот нашла на старуху проруха, скинула с плеча коромысло – на, рыжий черт, пей, дьявол с тобой, с дураком, олухом, обормотом, балбесом, босяком, лаптем, цыганской кровью, конокрадом, пей, прорва ненасытная, бабник, кабан вылегченный, жеребец стаенный, мерин, баран круторогий, козел вонючий, кот паскудный…
И пока она его костила, Андрюха пил, втянув шею в плечи, а голову сунув в ведро. Она захлебнулась – и он вроде замер, она с новой силой пошла на второй заход, и он уверенно загулял кадыком. Люди начали собираться около них.
– У тебя все? – выглянул, наконец, Андрюха. – И у меня все!
Заглянула Самовариха в ведро, а там – синице не напиться.
– Ах ты скот, ах ты конь колхозный, жук навозный, ах ты…
Заработала языком, как мельница, что недавно опять запустили в городе, затрясла коромыслом, как припадочная, но Андрюха был уже далеко: весело припадая на раненую ногу, хихикал, угукал, вытирал нос рукавом.
Пришлось Самоварихе возвращаться. Не идти же по городу с одним полным на коромысле и одним пустым? Две недели, говорят, после того успокоиться не могла, всех соседей заела, а больше всего досталось, ясно, мужику, Максиму. Впрочем, Максим язык ее видал на самой высокой колокольне, он будто в тот же вечер разыскал Андрюху, сказал: «Допек ты ее до печенки и селезенки. Родной ты мне человек!»
Был, как обычно, навеселе.
Или потешались над тем, как Андрюха бил кабана, занемогшего среди лета, у некой одинокой женщины. Будто согласился с охотой и радостью, женщина приготовила корыта и кадки, но утречком Соловей что-то уж слишком долго точил ножи, чесал жертву за ухом, гладил по брюху, слушал жалобное похрюкивание и вдруг вышел на волю. Стал уверять, что кабанчик здоров, что жалко бить, если не дотягивает трех пудов, предложил несколько верных способов лечения и, ясное дело, уговорил хозяйку.
А к утру кабанчик сдох.
– Как же ты воевал? – будто бы спрашивали мужики.
– Я ж их, поганых, за ухом не чесал, – будто бы отвечал.
Или рассказывали, как бабы наняли Андрюху пасти коров, а он, встретившись на пастбище с другим таким же примерно стадом и таким же – уж это точно – пастухом, Федькой-дурачком, подружился с ним и к вечеру пригнал в город чужое стадо, а главное – быка в нем.
Когда следующим днем – натурально, без стада – Андрюха пошел проведать Федю, тот глядел угрюмо и дружить отказался: во-первых, в деревне Федю слегка побили, во-вторых, решил, что Андрюха нарочно это подстроил. Известное дело, ненормальный.
Бабы,