Нарисовался папочка – видно, почувствовал, что я вспоминала про его макароны. Даже приехал ко мне домой. Я сперва не могла понять, чего это вдруг, пока он сам не сказал – тридцатник. Ну да, юбилей.

      Раньше он моих дней рождения не замечал. Но ведь российский бизнесмен интересуется главным образом нулями справа от цифры. Нулей долго не было.

      – Это чьи картины? – спросил он с порога. – Здоровые какие. Твои?

      – Это не картины, – ответила я. – Декорации для спектакля. Я над ними работаю.

      – Как вы их переносите?

      – Они складываются.

      – Лопухи какие-то…

      – Это трава забвения, – сказала я.

      – Зачем?

      – Для балета.

      – Какого балета?

      – «Кот Шредингера и бабочка Чжуан-Цзы в зарослях Травы Забвения». Весь второй акт кот ловит бабочку. Это для второго акта.

      – Ты же певица, – сказал он. – Или теперь художница?

      – Я актриса тоже. Я танцую запасную бабочку. И либретто частично писала. Мы все сами делаем.

      – А почему вся комната в тряпках? Костюмы шьешь?

      – Нет. То есть да, но не только. Это еще на продажу.

      – Тебе что, денег мало? Мама же на тебя берет.

      – Мне нормально, – ответила я. – Просто я шить люблю. Могу тебе тоже пальтишко сделать, как у Чичваркина. Придешь в таком к партийному руководству на блины, а через неделю мирно переедешь с семьей в Лондон. Хочешь?

      Он погрозил мне пальцем. Потом покачал головой, вздохнул, и еще раз погрозил. Видимо, я задела какие-то струны.

      – Тебя, по-моему, засосало, – сказал он. – Причем в какое-то мелкое болото. Тебе развеяться надо. Забыть про все вот это. Тряпки, декорации. Мир посмотри, пока еще можно. Пусть голова у тебя проветрится. Может, что получше себе найдешь.

      – Типа секретарем в бизнес?

      – Почему секретарем. Ты свободно знаешь язык, можешь нормально за границей работать. Ты же любишь Азию. Вот в Индии, например. Там сейчас будут возможности. По-английски много где говорят.

      – Мне нравится руками что-то делать, – сказала я. – Ну или телом. Не в том смысле, конечно. А голову я бы хотела сохранить для себя.

      – Для глубоких размышлений о жизни? – спросил он с сарказмом.

      – Ну вроде того.

      – Деточка, о жизни нельзя размышлять, сидя от нее в стороне. Жизнь – это то, что ты делаешь с миром, а мир делает с тобой. Типа как секс. А если ты отходишь в сторону и начинаешь про это думать, исчезает сам предмет размышлений. На месте жизни остается пустота. Вот поэтому все эти созерцатели, которые у стены на жопе сидят, про пустоту и говорят. У них просто жизнь иссякла – а они считают, что все про нее поняли. Про жизнь бесполезно думать. Жизнь можно только жить.

      Он, кстати, совсем не дурак, и иногда задвигает такие вещи, что я даже не понимаю, как он от них