Когда поезд отправляется, я сижу, согнувшись в три погибели, под полкой в спальном вагоне, тесно прижавшись еще к одному рабочему. Он законный владелец этого закутка, но его удалось уговорить потесниться на часок-другой за только что заработанный мною доллар. Впрочем, он все равно ворчит, и я сижу, обхватив колени, чтобы занимать как можно меньше места.

      В вагоне царит запах немытых тел и грязной одежды. Полки навешаны по три друг над другом, и на каждой непременно кто-то есть, а иногда и двое. Даже все места под нижними полками и то заняты. Парень, пристроившийся на полу напротив меня, комкает тонкое серое одеяло, безуспешно пытаясь соорудить из него подушку.

      Сквозь шум до меня доносится: «Ojcze nasz, któryś jest w niebie, święć się imię Twoje, przyjdź królestwo Twołe…»[4]

      – О господи! – бормочет мой сосед и высовывает голову в проход. – По-английски говори, ты, поляк чертов! – Выругавшись, он возвращается под полку, качая головой. – Один из этих. Прямиком с этого их ублюдочного корабля.

      «…i nie wódź nas na pokuszenie ale nas zbaw od zlego. Amen»[5].

      Я устраиваюсь у стены и, закрыв глаза, шепчу: «Аминь».

      Поезд кренится. Свет мигает и гаснет. Откуда-то сверху доносится свисток. Мы начинаем перекатываться вперед, свет снова загорается. Я измотан дальше некуда, голова бьется прямо о стену вагона.

      Проснувшись некоторое время спустя, я обнаруживаю прямо перед своим носом пару огромных рабочих ботинок.

      – Ну что, готов?

      Я трясу головой, пытаясь прийти в себя.

      Где-то рядом скрипят и хрустят сухожилия. Потом я вижу колено. Потом лицо Графа.

      – Ты все еще здесь? – говорит он, заглядывая под полку.

      – Да. Простите.

      Я выбираюсь из-под полки и с трудом встаю на ноги.

      – Аллилуйя! – говорит,