Провожая Фергюса на вокзал, Марк нес его дешевенький, видавший виды чемодан; и когда они решили срезать дорогу через открытый вельд, под ногами у них захрустел густой и белый как сахар иней, сверкающий мириадами бриллиантовых искр в первых лучах восходящего солнца.

      На вокзал явились еще четверо провожающих, все члены партии; почтовый поезд, идущий на юг, тяжело дыша и пуская в морозный воздух густые клубы пара, наконец-то прибыл, опоздав на тридцать пять минут.

      – Для наших железных дорог тридцать пять минут – сущий пустяк, – смеялся Фергюс.

      Он по очереди пожал товарищам руки, похлопал каждого по плечу и поднялся по железным ступенькам в вагон. Через открытое окно Марк передал ему чемодан.

      – Ты там присматривай за Хеленой… да и сам тоже – смотри у меня, – сказал на прощание Фергюс.

      Марк стоял на платформе, провожая взглядом убегающий на юг поезд; состав стремительно уменьшался, пока совсем не исчез из виду, и стук его колес вначале превратился в шепот, а вскоре и вовсе затих. Марк повернулся и пошел вверх по склону холма в сторону шахты. Как раз в это время скорбно завыли гудки; эхо их воплей отражалось от высоких желтых склонов отвалов, призывая нестройные колонны людей поспешить и поскорее приняться за работу. Марк шагал вместе с ними, один из тысяч, ничем не отличаясь от остальных – ни внешностью, ни достижениями. И снова, уже в который раз, в груди его закипело острое чувство досады, сопровождаемое смутным, но все растущим пониманием, что настоящая жизнь – это нечто другое, что он способен на нечто большее со своей молодостью и энергией. Он с любопытством смотрел на спешащих вместе с ним к железным воротам шахты людей, подгоняемых властными завываниями гудка.

      Все шли с замкнутыми, отрешенными лицами, за которыми – Марк не сомневался в этом – скрывались те же недобрые опасения, которые сейчас одолевали его самого. Наверняка и они, особенно молодые, чувствовали