После высочайшего смотра все дивизионы вернулись к прерванным занятиям. Наш дивизион вернулся в Биоркэ. Наступала осень, и нашей кают-компании пришлось расставаться, так как старший офицер лейтенант Домбровский и я поступали в Минные офицерские классы, а лейтенант Витгефт – в артиллерийские. К 1 сентября мы должны были явиться на вступительный экзамен в Кронштадт.

      Нечего говорить, что мы с большим сожалением расставались с нашим милым «Добровольцем», с командиром и командой, так сумевшими привязать к себе.

      Правда, с командиром иногда бывали обострения, когда он был не в духе и на всех сердился. Но это обострение быстро проходило, и скоро водворялся мир и возвращалось хорошее настроение. Помню, как-то на Ревельском рейде во время учебной стрельбы, когда на мостике, кроме командира, были Витгефт, управляющий огнем, и я в качестве вахтенного начальника, мы все так увлеклись нашей стрельбой, что прозевали сигнал с головного миноносца о ее прекращении. Это страшно рассердило командира. Он сперва набросился на Витгефта, а затем сказал мне: «От вас-то я, кажется, мог бы ожидать большего внимания», – и дальше пошел писать: «На корабле развал, никто ничего не делает» и т. д. и т. д. За ужином он сидел мрачный и молчал, а затем уехал на берег. Мы тоже обиделись и молчали. На следующее утро, проспавшись и успокоившись, он стал со всеми заговаривать, и скоро все пришли в благодушное настроение. Чаще других попадало нашему младшему мичману Л.Б. Зайончковскому, совсем юному и весьма примерного поведения, но невероятно медлительному во всех своих действиях. Это частенько изводило командира, да и не только его, но и всех нас. Действительно, как тут не изведешься, когда, например, в свежую погоду, подавая швартовы на пристань, надо было ловить момент, чтобы миноносец не отнесло от нее, а Зайончковский чего-то медлил и не приказывал бросать бросательные концы. Когда же наконец сообразит, расстояние уже так увеличилось, что их нельзя добросить. Приходится опять давать ход и подходить к пристани, а это бывало иногда очень трудным из-за недостатка места в гавани, как, например, в Ревельской. Тогда с мостика начинали сыпаться «поощрительные» возгласы по адресу Зайончковского, и он окончательно терялся. В конце концов с мостика спускался старший офицер его «подбодрить». Особенно не любил командир, когда кто-либо из офицеров опаздывал выходить на съемку или постановку на якорь. Этим, главным образом, грешил Витгефт, обладавший способностью много и крепко спать. Командир уже на мостике, а бакового офицера на месте еще нет. За Витгефтом срочно посылалось, и он выскакивал на палубу, заспанный, застегиваясь на ходу. А с мостика уже