Поздно вечером, проводив Аронова, Каукалов уединился в своей маленькой, до слез памятной еще со школьной поры комнатенке. Он долго лежал с открытыми глазами, ловил блики автомобильных фар, проносившиеся по потолку, прислушивался к звукам улицы и думал: дрогнет Илюшка, когда поймет, что за автомобильный бизнес предлагает ему школьный дружок Каукалов, или не дрогнет? Он давно и хорошо знал Аронова, но однозначно ответить на этот вопрос не мог.

      В коридоре раздался шорох, послышалось легкое царапанье, потом дверь приотворилась, и в комнату просунула голову Новелла Петровна.

      – Жека, не спишь?

      – Нет.

      – Что же ты все один да один? Девчонку бы себе нашел какую-нибудь, что ли!

      – Не сегодня, ма.

      – А когда? – настырным голосом спросила мать.

      – Придет время.

      – Ага, будет тебе белка, будет и свисток, значит, – вздохнув, проговорила Новелла Петровна. Ей не нравилось, что сын из армии пришел такой тихий, замкнутый, будто пришибленный.

      – И девчонка с шампанским тоже, – добавил Каукалов.

      – Лучше с мороженым.

      – Мороженое, ма, – это несовременно. Нынешние девчонки хлещут спирт так же лихо, как мы когда-то в школе портвейн.

      – Портвешок, – вспомнила Новелла Петровна, – так вы, по-моему, в школе звали портвейн.

      – Убого мы живем, ма… – Каукалов вздохнул.

      – Не банкиры, – Новелла Петровна тоже вздохнула, – это те делают в квартирах евроремонты, ставят мраморные полы с подогревом и зеркала во всю стену… А мы что? У нас таких денег нету. Один дурак вон – взял да развесил по всей Москве изображение своей конопатой Марфуты… Говорят, миллион долларов за это отвалил.

      – У богатых свои причуды.

      – Нет бы отдать эти деньги бедным, накормить стариков… Вместо этого Марфуту свою по всей столице растиражировал.

      – Ничего, ма, мы тоже будем богатыми.

      – О-ох! – Новелла Петровна вздохнула неверяще и затяжно. – Дай бог нашему теляти волка скушать. И как ты собираешься это осуществить?

      Каукалов не ответил матери. То, что он задумал, обсуждению не подлежит. Если он обмолвится даже в малом, скажет хотя бы одно слово – то все, заранее можно протянуть руки милиционерам, чтобы те надели на них «браслеты».

      – А? – Новелла Петровна повысила голос.

      – Не все сразу, ма. Придет время – узнаешь.

      – Лучше бы ты бабу себе, сынок, завел. Мягкую, чтобы бок грела, а по воскресеньям пекла пироги.

      – И этого барахла, ма, будет сколько угодно. Хоть ложкой ешь. Как грязи, – пообещал Каукалов, переворачиваясь на другой бок, носом к стенке, и закрывая глаза. – Всему свое время… Я же сказал!

      – Философ! – жалостливо произнесла Новелла Петровна, поглядела на сына, как на больного, и закрыла