Я изорвал телеграмму и сказал, что я не повинуюсь, когда мне приказывают. Но все-таки я приехал в Харбин и остановился на Сквозной улице около почтового отделения у своего верного «личардо», у Андрея-Фиалки.

      Андрей-Фиалка туляк, бывший мастеровой. Настоящая фамилия его Бровкин, но никто его так не зовет.

      Высокий и хмурый, он всю жизнь мечтает насадить по всей земле «вчастую» вишневые сады и при помощи этих садов «искоренить зло на миру». Он большой ворюга, к воровству относится с презрением и радуется лишь тогда, когда уведет хорошую лошадь. Но верней его нет человека.

      С ним в паре часто работает цыган Алаверды, или полностью «дядя Паша Алаверды».

      Дядю Пашу Алаверды я встретил во дворе Андрея-Фиалки на «мезомима». Он был пьян, сидел среди двора, плакал и, беспрестанно ударяя себя в грудь, твердил одно и то же:

      — Крест несу… Крест несу… Ой, тяжкий крест несу!

      Андрей-Фиалка сидел в стороне на лавочке и, опустив между коленками свои длинные обезьяньи руки, — так что пальцы касались земли, — приговаривал, исподлобья глядя на цыгана:

      — А и дура-мама, дура… А и дура.

      Заметив меня, он степенно поднялся, одернул гимнастерку и сумрачно произнес:

      — Здравье желаем, ваше скородье.

      Я говорю ему:

      — Андрей, теперь я не «скородье», а просто так… «хозяин». Настоящий хозяин. — И со злой печалью добавляю: — Настоящий русский хозяин на китайской земле.

      — А и дура-мама… третий час подряд ревет, — поворачиваясь в сторону цыгана, говорит Андрей.

      Мы проходим к нему. Андрей холостяк, потому что «с бабами никакого сладу».

      — Вызвали, — сообщаю я ему, так и не дождавшись вопроса. — «ПР» Воробьев приказывает немедленно явиться.

      — Какая болячка приспела? — спрашивает он. Спрашивает лениво, нехотя. Видно, что ему совсем неинтересно, какая именно «болячка приспела».

      — Видно, за зимнее… Тебя не трогают?

      — Зимнее? — не спеша тянет он и изумленно вскрикивает: — Дык кому же ж нужно это зимнее? Вша, дура-мама, а не дело.

      Мне становится страшно оттого, что на это «зимнее» он реагирует с такой легкостью.

      Случилось это в январе. За месяц до этого мы угнали на китайскую территорию две тысячи овец у советского пограничного совхоза.

      Мы — это я, Андрей-Фиалка, дядя Паша Алаверды и два пастуха-монгола.

      Кража прошла благополучно, потому что ей покровительствовала не только «ПР», но кто-то более могущественный. Овец продали английской «Хладобойне», и мы получили от «ПР» русскими деньгами по 50 копеек за голову. Мы выполнили это как «задание», в счет гарантии, обеспечивающей наше «право на жизнь» на чужой территории.

      Деньги мы пропили. Пропили бесшабашно, буйно, вовсе не думая о завтрашнем дне.

      Тогда же я заметил, что за нами следит шпик от «ПР».

      Мы пили у моего знакомца в деревне Ла-О-Хан, у беглого семиреченского казака. Его припадочная жена жалась ко мне плечом. Она до крови