Тайна царя-отрока Петра II. Адель Алексеева
Читать онлайн книгу.
государю, не имела мечтания сесть на троне. Иное дело – Кикин, Лопухин, Афанасьев…
Если засыпал, то совсем ненадолго, и снилось что-то страшное, а иной раз – крылья ангельские за спинами страдальцев. Или наплывали сцены из Неаполя и Вены, и в красотах тех городов являлись чудища.
Единым спасением от кошмаров казалась Ефросинья, мысль о ней только и утешала. Милая его отрада! Ни глаз больших, ни бровей насурьмлённых, ни реверансов томных, никакой особой красы, голова гладкая, как яйцо, но как улыбнётся толстыми своими губами, взблеснут глазки, захохочет (зубы – точно вложенные в кокошник жемчуга), так и расцветает душа Алексея.
Горьким был день, когда расставались в Риме: он поехал через Инсбрук, она – по более спокойной дороге, сам настоял, ведь была она на четвёртом месяце, тяжёлая. Писал ей с дороги: «Матушка моя, маменька, друг мой сердешный Афросиньюшка… береги себя, ехай неспешно, Тирольские горы каменисты, и чтоб отдыхала где захочется, и денег не жалела, а купила коляску покойную».
Привезли его в Москву. Допрашивали в Кремле.
Сенаторов своих Пётр сам через занавеску наблюдал: что сказывают, каково держатся?..
Пётр Андреевич Толстой – умная голова, верная рука – извлёк-таки царевича из иноземных стран…
Вот непринуждённо, легко ступил на порог Ягужинский, незнатный, но умный поляк, первый кавалер на ассамблеях, прокурор. Вот Меншиков, минхерц, ненавистник Алексея. Как-то ему, замешанному в казнокрадстве, Пётр пригрозил низвести «в прежнее состояние», тот не растерялся: надел фартук, явился с коробом пирогов, вот, мол, я в прежнем состоянии, – и Пётр простил его.
Склонив голову под притолокой, вошёл Головкин – «коломенская верста», сел, достав неизменные чётки (успокаивает нервическую свою натуру), скуповат, даже жаден, однако знает царскую службу…
Долгорукий – честен, прям, но горяч, как всё его семейство…
Шафиров Пётр Павлович – вице-канцлер, хитёр, умён, любезен, только ростом маловат да растолстел в последнее время, – этот непременно поддержит царя.
Склонясь у притолоки, еле передвигая ноги, выплывает Борис Петрович, граф, – он себе на уме и гордец! – в последние недели не показывается, бегает от Петра, яко Нарцисс от Эхо… Знатен! Здравый разум имеет, золотой середины держится. Однако в политике золотой середины не бывает…
Наконец все собрались. Пётр покинул своё укрытие и, быстрым шагом подойдя к столу, заговорил короткими, рублеными фразами:
– Ведомо вам, господа министры, что признались – Иван Афанасьев, Никифор Вяземский, Александр Кикин, Глебов Степан, отец Досифей – в своих крамолах. Ведомо вам, что задумали супротив царской власти… Ежели не вырвем злодейский корень – все дела наши прахом пойдут…
Царевича содержали в Преображенской тюрьме. Потом повезли в Петербург – там должно быть главное судилище.
В архиве С.Д. Шереметева обнаруживаем такой документ:
«По поводу отречения Царевича Алексея де Бие говорит: “Позволю себе почти положительно утверждать,