Министром культуры я стал в свое время потому, что хотел попробовать изменить что-то к лучшему во взаимоотношениях художника и власти. И что мог, изменил. Бюджет союзного Министерства культуры увеличился тогда вдвое, а творческие люди открывали двери министра и его замов просто, без всяких предупреждений. Повторяю, я не жалею об этом времени, которое, как мне казалось, и стало по-настоящему демократическим. Может быть, потому что стал старше, не хочу и сейчас быть сторонним наблюдателем, хочу быть участником. Если увижу, что мое пребывание в Государственной думе не приносит пользы, уйду. А пока напомню слова Данте: «самые ужасные и жаркие места в аду приготовлены для тех, кто во времена тяжелых испытаний сохраняет нейтралитет».

      Вам, конечно, известна история коллекции капитана Балдина, которая до войны находилась на хранении в Бременском кунстхалле, была спасена им в 1945 году от неминуемой гибели и находится теперь в России как компенсация за ущерб, нанесенный Третьим рейхом нашему культурному наследию. Так вот, могу ли я сохранять нейтралитет, когда уважаемый Михаил Пиотровский, директор Эрмитажа, оценивая коллекцию, говорит, что «у нормальных, культурных людей подобные рисунки вызывают разве что зевоту». Но передо мной – тысячи отзывов посетивших выставку с этой коллекцией в апреле. И нет ни одного отзыва, который бы не выражал восхищения увиденным.

      – Вот и не хотелось бы вас спрашивать о том, что произошло между вами и Любимовым после стольких лет праздничной триумфальной совместной работы, после вашей искренней влюбленности в этого замечательного Мастера. Однако и не спросить нельзя. Все еще тянется этот ненужный шлейф из чьих-то пересказов, слухов, сплетен, искаженных фактов, удивительных трансформаций.

      – Наш конфликт с Любимовым лежит не в творческой сфере. Он скорее мировоззренческий. В 1941 году мой отец, имея пять душ детей, ушел добровольцем на фронт. Отец моей жены тоже. Он получил звезду Героя за форсирование Днепра, когда от батальона, которым он командовал, осталось в живых одиннадцать человек. А Любимов во время войны был артистом-разговорником в ансамбле НКВД. Конечно, это не главное. У всех по-разному складывалась жизнь, но, как сказал Байрон, «лучший пророк для будущего – прошлое». Театр на Таганке начинался спектаклями «Добрый человек из Сезуана», «Десять дней, которые потрясли мир», «А зори здесь тихие…», «Мать». Это были прославленные, по-истине прекрасные спектакли, искренние, могучие, не конъюнктурные, яростные, советские. Я был свидетелем пятнадцатиминутных оваций