– Коньяк! У неё шок, – Готтофф обернулся к стойке.

      – Коньяк? – Трактирщик напрягся каждой мышцей.

      Барышня заметно побледнела, но нашла в себе силы утвердительно кивнуть.

      – Я слышала, у вас отменный коньяк. Будьте любезны!

      Трактирщик взял бутыль, предназначавшуюся для моряка, и по капле стал цедить яд в рюмку. Тихо звенело гранёное стекло – руки дрожали. Он ухватился рукой за стойку с бутылками, и она опасно накренилась… Бутылки посыпались с полок, как первый снег в ноябре. Стойка рухнула. Стекло и капли вина изукрасили довольное лицо трактирщика. Он искренне перекрестился и, еле скрывая радость в голосе, пропел:

      – Прошу извинить, барышня, всё вино вышло!

      Обвёл руками трактир и трагично добавил:

      – Трактир закрывается. Прошу всех на выход!

      И тут началась настоящая драка.

      10

      Во рту собирается грязная жижа. Страшно слово сказать. Она смотрит на него и не падает в обморок. Храбрая девушка. Одним его присутствием можно прокоптить килограмм скумбрии. Он глядит на неё снизу вверх и хочет, чтобы так выглядела его смерть.

      В воздухе летают обломки мебели и ошмётки одежды.

      Кто-то бросил балалаечника – тот летит и музицирует.

      Городовой одним ударом укладывает человека спать. Полицейский счастлив, когда чувствует себя при деле.

      Трактирщик стоически переносит погром. Бояться нечего, и он провоцирует дерущихся своим невозмутимым видом. Он уже посчитал в уме все расходы и понял, что при любом раскладе остаётся в плюсе, в отличие от страховой компании.

      Депутаты покидают помещение гуськом. Их прикрывают портфели и провожают тёмные личности, и непонятно они будут их защищать или грабить.

      Были и сознательные. Они грозились позвать попа, про муки адовы беснующимся рассказывать. Побежал было один к отцу Никанору. Да попал под лошадь. Извозчик поставил её у входа в трактир, и она у всех прохожих спрашивала овса, а кто не отвечал или иначе как грубил, то она копытом била по темени.

      11

      Чёрный шрифт дороги марает душу путника. Готтофф выгребал через лужи, мимо мостков, лавировал среди нокаутированных тел.

      Анастасия шла немного впереди. Её влёк чистый воздух.

      За поворотом открылась река, и это её чистое дыхание сдуло трактирную вонь.

      Барышня обратилась наконец-то к Готтоффу.

      – Нам надо с вами объясниться.

      Чай Готтофф по-дворняжьи крутился под деревом, ища себе незаметного места. Было стыдно за свой вид, а она ещё на «вы» к нему обратилась…

      Все мужчины смотрят на неё. Уставятся и губами шевелят, причмокивая. К ней ни одно слово не может приклеиться. Смиренна, как монахиня, и грустна глазами, но когда ходит – танцует бёдрами. За таких женщин в древности города вырезали.

      Рядом с ней каждый метр – испытание силы духа.