Однако с ней случилось именно это.

      Великий князь ждал, что молодая жена зачреватеет сразу после первой брачной ночи. Несчетное число раз наслаждался он ее молодой невинностью, ощутив, что сбросил самое малое пару десятков лет. Да, он помолодел рядом с Еленой, неузнаваемо помолодел. И если кто из бояр и косоротился, видя великого князя преображенным, с коротко подстриженной бородой, одетого в польский кунтуш, обутого в сапоги с щегольски загнутыми носами, то благоразумно старался скрыть сие, потому что знал, какую власть забрала над мужем Елена Васильевна. А если кто не успевал скрыть недовольную мину, великий князь был на расправу короток. Вассиана Патрикеева и Максима Грека, книжников, поборников старинного благочестия, удалил из столицы за то, что восставали против развода с Соломонией и новой женитьбы? Удалил. В монастыри их сослал? Сослал! Симеона Курбского той же участи подверг? А то как же! И не только их… Ну и кому охота следовать пагубному примеру? Вот бояре и помалкивали, а сами исподтишка приглядывались к стану молодой княгини: скоро ли ее разнесет, как подобает?

      Время, впрочем, шло, а Елена оставалась все такой же тонкой, что хворостина, гибкой, что лоза, прямой, что спица в колеснице. Однако приметливые люди вскоре зашептались, что дерзости в ее синих, васильковых очах поубавилось: появились-де в них страх, растерянность и озабоченность. И сама, видать, Елена Васильевна понять не могла, отчего не брюхатеет. О нет, великий князь жену ни словом, ни взглядом не упрекал, это всем было известно. За ними старательно подглядывали да подслушивали, но укоров не услышали, зато узнали, что в угождение молодой жене Василий Иванович учится выплясывать на манер литовской шляхты да пытается лопотать по-польски, в чем новая княгиня была искусна. С ума, короче, сошел великий князь. Ну, известно, седина в бороду, а бес в ребро. И те люди, которые ждали остуды меж новобрачными, вскоре ждать ее перестали. Ведь если Василий Иванович неплодную и немилую Соломонию двадцать лет при себе держал, то на эту разноцветную звонкоголосую пташку безукорно станет любоваться вообще всю оставшуюся жизнь.

      Елена Васильевна тревожилась куда больше! Начались поездки по святым местам, по монастырям – все в точности, как было раньше с Соломонией. Одна разница: с прежней женой, ведающей государево благочестие и благовоспитанной, ездили люди немолодые, чинные, степенные, могущие добрый совет дать и остеречь от любой ошибки. Ну а Елена Васильевна в свиту себе понабрала и ко двору приблизила всякую молодежь зеленую, дерзкую, шумливую, веселую. Все они были одним лыком шиты: что братья великой княгини Михаил да Иван, что их жены, Аксинья и Ксения, что взятые ко двору боярыни да боярышни – Челяднины, Третьяковы, Волынские, Мстиславские… Ближе всех к Елене Васильевне стала Аграфена Федоровна Челяднина, в девичестве Оболенская-Телепнева. Она была весела, хороша собой и обожала старшего брата своего – князя Ивана Федоровича Овчину-Телепнева.