Франсиско расстреляли вместе с остальными,

      несвежими, в белых рубашках, зряшными, стальными

      он в них стоял и среди них махал прохладным рукавом,

      их лица были словно гнезда для совы или для лампы,

      перегоревшей, той, что, выкрутив, не стали заменять

      их улетали вверх стихии

      как голуби почтовые босые, им имя Метатрон.

      и дон Франсиско сам собой рыдал,

      и их – глазницами с собой, как с остальными,

      из глаз хрустальных дальним зреньем исторгал

      назад, как Зевс в оружии Афину – молодыми.

      он мамой был им, сам в себя стреляя,

      а в небе плавал белый самолет из букв и мыслей,

      из тех, что он подумал, тех, что вдруг родят

      сон разума, а вдруг кричать начнут и топать.

      но он стоит словно рогоз у пру́да под винтовкой —

      средь мертвых их надежда и живой.

      О, дон! Постой, не упади, я тоже ведь, как плот,

      что разошелся на ребро и губы

      и в небе переменчивом плыву

      постой! мы не умрем, мы видим за

      те формы, что и неустойчивы и тленны —

      их выпуклыми делает слеза

      и наши страсти, наги и многоколенны

      не падай, дон! Я кисть твоя, ружье —

      мне, Богу, твой высокий лоб возможен,

      и сердце, вынутое из высоких ножен,

      как кисть сирени, как крыльцо мое.

      из красного винограда не вынуть солдата

      некоторые вещи и события

      срастаются, как облако и земля —

      Одиссей и аквариум Навсикаи

      где он плавает пучеглазой рыбой

      или Зоя, что белый клубок разлуки

      держит в руке на дождливом перроне

      или сердце стучит под землей

      меняя лицо улыбкой или яблоней в ветре

      после смерти иной

      ложишься в девку как в третью руку

      биясь в ней словно в ненаступившей бабочке

      и скорлупу грецкого ореха

      конь взглядом ноздрей несет

      а корпус весь в смирительной рубашке

      чтобы руками не мешал

      что скрыто за всем этим?

      какая тишина стоит

                      как