В книге упоминался пожар, который поглотил библиотеку замка Майлдерхерст, тот самый, который убил мать близнецов, так что не знаю, что именно я ожидала увидеть за черной дверью в конце темного коридора, но явно не обширную библиотеку. Тем не менее передо мной открылась именно она, когда я переступила порог вслед за Перси Блайт. Полки громоздились вдоль всех четырех стен, от пола до потолка, и хотя в комнате было темно – окна были закрыты тяжелыми ниспадающими занавесями, которые касались пола, – я видела, что шкафы заставлены очень старыми книгами с форзацами из мраморной бумаги, позолоченными обрезами и ткаными переплетами. Мои пальцы буквально чесались от желания как следует пробежаться по их корешкам, отыскать экземпляр, перед которым я не смогу устоять, выудить его, медленно открыть, сомкнуть веки и вдохнуть освежающий душу аромат старой книжной пыли.

      Перси Блайт проследила за моим взглядом и словно прочла мои мысли.

      – Разумеется, это замены, – призналась она. – Бо́льшая часть оригинальной библиотеки семьи Блайт погибла в пламени. Восстановить удалось немногое; где не справился огонь, там поработали дым и вода.

      – Столько книг, – выдохнула я, и при мысли о такой потери меня пронзила острая боль.

      – Да уж, немало. Конечно, отец воспринял это крайне тяжело. Бо́льшую часть оставшейся жизни он посвятил возрождению коллекции. Письма летели во все стороны. Торговцы редкими книгами были завсегдатаями в нашем доме; другие гости не поощрялись. Тем не менее папа не заходил в эту комнату после смерти матери.

      Наверное, у меня разыгралось воображение, но, пока она говорила, я определенно почуяла застарелый запах гари, сочащийся из-под новых стен, и свежей краски, исходящий из глубин старого известкового раствора. И еще шум, источник которого я не могла определить: легкий стук, незаметный при обычных обстоятельствах, но весьма примечательный в этом странном и тихом доме. Я взглянула на Перси, подошедшую к кожаному креслу с глубоко вдавленными пуговицами, но если она и услышала звук, то не подала виду.

      – Мой отец был большим любителем писем, – сообщила она, пристально глядя на письменный стол в закутке у окна, – и моя сестра Саффи тоже.

      – А вы нет?

      Скупая улыбка.

      – За свою жизнь я написала крайне мало писем, только самые необходимые.

      Ее ответ показался мне необычным, и, должно быть, это отразилось на моем лице, потому что она пояснила:

      – Письменная речь всегда давалась мне с трудом. В семье писателей это стало непростительным изъяном. Жалкие попытки не приветствовались. Отец и два его оставшихся в живых брата обменивались превосходными эссе, когда мы были маленькими, и по вечерам отец зачитывал их вслух. Он ожидал восторгов и не скупился на критику тех, кто не соответствовал его стандартам. Изобретение телефона стало для него катастрофой. Он винил его за многие язвы мира.

      Стук возобновился,