Джованни до вечера простоял у камина с кипой бумаг в руках. Он молился и просил: только скажи. Только скажи, что мне делать с этой рукописью. Она вполне гениальна. Она весьма прославится. Через сто лет Гутенберг изобретёт свой проклятый станок, а через шестьсот пятьдесят лет этот текст опутает всю Землю. Уже никто не вырвется. Все будут бегать друг за другом и заглядывать под юбки, которые станут в сто раз короче. Для удобства.

      Весь мир рассыплется по журнальчикам, в которых всё это будет работать, как перпетуум хрюкале. Свинство разольётся, как лава. Соки священнодействия будут капать прямо из юных ушей прыщавых дев, и девы забудут своё предназначение, а юноши уйдут на войну, чтобы не видеть этих шлюшек. В любви полов появится нота цивилизованного дилетантизма.

      Одна порядочная набожная женщина, графиня Мария Аквино, довольно быстро превратит всё человечество в стадо корчащихся от похоти разноцветных медузоподобных обезьян. Будет всё как я написал. Сними штаны, подойди поближе. Подними юбку, раздвинь ноги.

      Только у меня сто побасенок, а у них будет одна. Всё деградирует…

      Что мне делать, Господи?

      Я сожгу её, ладно? Ты разрешаешь?

      Плановое пиршество плоти

      Давид вышел погулять. Марафон эротический вытряхнул из него все силы, на марафон избирательный ничего не осталось.

      Он понял, почему светский властитель должен быть женат. Он понял, почему высший церковный иерарх обязан быть монахом.

      Себя он почувствовал слепым щенком, которому далеко и до суки, и до кобеля. Но.

      Главное – кнопка. Нажимаешь на кнопку – и всё вертится. Если я, мужчина, могу создать новую жизнь, даже одну, значит, я тоже творец, значит, именно я – по образу и подобию, значит, я тоже немного бог, значит, надо просто найти кнопку. Всё предельно ясно.