Вот наконец расселись, слава богу,

      в передней пусто, кресла не скрипят,

      и бледный Гоголь начал понемногу,

      с тревогою косясь на первый ряд.

      Все, как в театре: свет полупритушен,

      зеркал-пророчиц яростный провал —

      а он стоял, прыщавый, золотушный,

      и с каждой фразой словно оживал.

      И понеслось!..

      О, сколько надо пыла:

      бесчинства, взятки, тупость, фальшь, разор —

      чтоб разом ухватить свиные рыла

      и прямиком на сцену, на позор!

      Как смех гремел восторженно и гордо

      в обычный день такого января!

      Смотрел, не понимая, Держиморда,

      похожий почему-то на царя:

      – Что за толпа? Зачем они хохочут?

      Не велено! Извольте разойтись! —

      а смех до слез, до одури – нет мочи!

      Плешивая Россия, подавись!

      Какой театр одного актера

      вмещал сегодня скромный этот зал —

      о, как читал им Гоголь «Ревизора»!

      Как Пушкин, свесясь с кресла, хохотал!

      Все видел он: восторг, хулу и славу,

      и ревность (сам сраженный ею мавр),

      и долгий путь, и истинное право

      на тернии, сокрытые под лавр.

      Ему ль не знать, когда орлиным взором

      задолго предугадывал вперед…

      Захваченный с поличным «Ревизором»,

      он твердо шел на свой последний год.

      Нет, тяга в нем к свободе не остыла,

      хоть знал: бунт – только кровь, а не прогресс

      какой-то хоть, так… передержка пыла.

      Он видел: вся Россия – город эС…,

      но хохотал!

      Уже закончил Гоголь,

      сиял Жуковский, отирая пот.

      На осторожный возглас:

      – Ах, не много ль?.. —

      очнулся Пушкин:

      – В яблочко, вот-вот!

      Я искренне завидую, приятель,

      хоть, право, сам же одолжил сюжет,

      боюсь лишь, как бы цензор наш не спятил:

      здесь не урежешь – все сплошной секрет!

      Но т-сс, смотри: как раскраснелся Розен,

      клянусь, уже готов строчить донос.

      Таких не прошибешь стихом ли, прозой —

      что ж, мы в России… Но не вешай нос

      и привыкай рассматривать иначе

      успех, коли и дальше суждено:

      они хохочут, если мы заплачем,

      но как они молчат, коль нам смешно!..

      Здесь прямо в точку, некуда сильнее.

      – Роман бы, где Россию всю донесть…

      – Да не спеши, куда… еще успеешь,

      какие твои годы… – Двадцать шесть!

      Уж за полночь. Они все говорили,

      устроившись в углу на канапе.

      Все съехали. Жуковский спал. В бессилье

      мороз писал на окнах «Г» да «П».