Екклесиаст. Александр Холин
Читать онлайн книгу.
конца и Рим начала,
где история без дна,
где потомки Марциала
бродят в поисках вина,
где любой правитель – Август,
где любой мыслитель – шут,
где, конечно, я прославлюсь,
если раньше не сожгут
или на кол не посадят,
иль кнутом не засекут.
Здесь словами знатно гадят,
реки потные текут
с языков, газет, плакатов
в блеске улиц и витрин.
Рим дельцов, поэтов, катов,
я – твой раб и господин.
Третий Рим. Третий Рим. Как он не похож ни на один город в мире и в то же время соединяет в себе жизненную характеристику всех мировых городов, вероятно потому, что именно эта точка земного шара в настоящее время является его пуповиной. Тут же возникает вопрос: разве это возможно? Получается, что возможно. И нет ничего невозможного, особенно в столице. Поэтому не может быть ничего удивительного в том, что город пустой. Представляете, я увидел будто бы во сне или в бреду, или в действительности опустевший город! Чтобы Москва оказалась либо тенью города, либо городом теней – это какая-то фантасмагория. Или такое всё-таки возможно?
Конечно, обезлюдевший город – это не навсегда, но один какой-нибудь момент истории может обозначиться язвой на шкуре города. Поэтому столица, избавляясь от людей как от копошащихся кусучих насекомых, решила хоть немного побыть одна. У неё всё получилось без особых проблем, будто бы избавиться от населения городу не составляло труда.
И сейчас Москва, прикрывшись сумерками, как нищенским плащом, отдыхала в прекрасном и гордом одиночестве. А образ нищенского плаща возник потому, что всё пространство вокруг было не только серым, сырым, неуютным, а ещё чужим. Лишь кое-где окна домов блестели весёлым электричеством, значит, в домах люди всё-таки есть! Просто что-то случилось на улицах. А что?
Я шёл прямо в центр города по реверсной разделительной полосе Кутузовского проспекта. Далеко впереди просматривалась стела Дорогомиловской заставы и отделяющаяся от Кутузовского проспекта, Большая Дорогомиловка, ускользающая вправо. Самое интересное, что на сгибе левой руки у меня лежали красные розы. Этот букет картинно выделялся на повсеместном сером фоне. Скорее всего, цветы являлись единственным разноцветным пятном в безликой серой гамме домов и обезлюдевших улиц. Красный цвет служил вызовом всему серенькому, обыденному, примелькавшемуся. Роз было ровно одиннадцать. Почему одиннадцать и почему красные – это мне самому было пока неизвестно.
Серый город. Но почему он весь такой серый? Я никогда не представлял Москву такой! Даже в суровое военное время Великой Отечественной, столица не обижала своих обитателей мрачностью или серенькой одинаковостью. А сейчас дорога, по которой выпало мне прошагать ныне, серая; дома и деревья – серые; воздух – и тот серый! Всё же я дал себе труд внимательнее присмотреться к дорожному покрытию: нет, скорее, асфальт всё-таки голубой. Да, голубой, прямо