Хроника стрижки овец. Максим Кантор
Читать онлайн книгу.
Когда тетя Лиля умерла, папа дошел до кабинета большого начальника – хотя вообще он был настолько равнодушен к начальству, что, даже когда его звали, не являлся на приемы. Так вот, он дошел до большого начальника, а тот сказал папе: «Вы не знаете, как там хорошо! Если вы туда приедете, вы там останетесь!» – «Неужели там коммунизм построили?» – спросил папа и засмеялся. «Нет, коммунизм у нас», – сказал начальник. «А, вот как», – сказал папа. И ему не позволили ехать на похороны.
Потом его все-таки отпустили в Аргентину на целый месяц. Наступила перестройка, новые чиновники разрешили папе съездить на могилу к сестре и разобраться с ее рукописями. Папа собирался на родину (ведь Аргентина – это была его родина, он же родом из Буэнос-Айреса) и приговаривал:
Пусть меня встречают барды
Аргентины, между прочим!
Я приеду por la tarde,
А уеду Por la noche!
Потом он вернулся, и мы опять гуляли вокруг дома, и вовсю шла перестройка, рушилась страна, побеждал капитализм, и хотя папа не любил то, что было прежде, – новый строй ему тоже совсем не понравился. Он писал книгу «Империя наизнанку» – ее еще надо расшифровать, она написана папиным непонятным почерком.
Он по-прежнему остался в стороне от волн истории – он любил океан. Те, кто вчера числились фрондерами, давно стали начальством нового типа – но папа никогда не был фрондером; он был портеньо.
Он гулял вокруг дома и писал философию истории. Когда выходили бойкие книжки, морщился.
А потом у него разорвалось сердце. Сделали оперцию, и он лежал в реанимации – день, другой, третий. У него была вентиляция в легких, и он умирал. Мне посоветовали пойти в церковь к чудотворной иконе. Я пошел и молился иконе какой-то чудотворицы, но это к папе не имело отношения.
Тогда я поехал на площадь Маяковского, встал перед памятником Маяковского и кричал стихи:
Делами, кровью, строкою вот этою,
Нигде не бывшую в найме,
Я славлю взвитое красной ракетою
Октябрьское, руганное и пропетое,
Пробитое пулями знамя!
И еще я кричал:
Мы живем, зажатые железной клятвой,
За нее на крест и пулями чешите,
Это чтобы в мире без Россий, без Латвий,
Жить единым человечьим общежитьем!
И еще я кричал:
Чтоб день, который горем старящ,
Не христорадничать, моля!
Чтоб вся на первый крик: «Товарищ!»
Оборачивалась земля!
Чтобы жить не в жертву дома дырам,
Чтоб мог в родне отныне стать
Отец – по крайне мере миром,
Землей по крайней мере – мать.
Прохожие думали, что я сошел с ума. Я громко плакал и кричал стихи. Это были те самые стихи, что папа мне тысячи раз прочел в детстве, когда мы с ним гуляли вокруг дома.
И стихи помогли. Папа стал дышать. Убрали вентиляцию из легких.
Врачи опасались, что он лишился рассудка; так бывает со стариками, когда случается удар и они долго находятся без сознания. Надо было проверить, сохранилась ли память. Я спросил его: «Папа, ты меня слышишь?» – «Да». –