– Вот, – он бросил на стол несколько пухлых папок, – доступа такого уровня, чтобы читать это дело, у тебя нет, но я за тебя поручился перед… – шеф возвёл очи горе, – вышестоящими товарищами. Ознакомишься прямо здесь, – он кивнул на небольшой стол со стулом в углу. – Выписки делать можешь, но шифром. А лучше запоминай. Я пока в буфет схожу.

      Сухие документы дела гражданина Японии Иванэ Камбэя, он же Иванов Клим Иванович, потрясли Логинова не хуже какого-нибудь лихо закрученного детектива. В 1947 году в красноярскую квартиру оперативника УМГБ по работе с военнопленными в 34-м лагерном управлении Григория Висковатова постучался невысокий, но крепкий японец в потрёпанной полевой форме. Он безупречно вытянулся по стойке смирно и не совсем чисто, но чётко отрапортовал по-русски, что «имеет важное заявление». Времена для японских пленных были мягкими – их практически расконвоировали, а дыры в лагерном ограждении никто не заделывал. Легко было отлучиться и с объектов в городе, где они работали. Так что Висковатов не удивился и принял от японца бумагу. Тот несколько раз низко поклонился и исчез, а бумага пошла, куда положено. Теперь её рассматривал Логинов. Написана она была иероглифами, но в папку был подшит перевод.