Орест объяснил Электре, что её задача – крепко держать мать, остальное он сделает сам. Он уже справился с Эгистом, один на один. Эгиста держать не надо было, а мать – надо. Почему? Мать сильнее? Электра не вдумывалась – что сделает? Отомстит. Это ясно. Подробностей для неё не было, как не было тени в жаркий полдень. Удержит ли она Клитемнестру?

      Она рассматривала свои руки – молодые и упругие, смотрела на свои ноги – насыщенные силой, устойчивые. Она вспоминала руки Клитемнестры – тонкие, слабые руки женщины, которая всё время сожалеет о чём-то, её ноги, отвыкшие от ходьбы. И лицо, разочарованное усталое лицо, на котором красота, сродни красоте Елены, перечёркнута длинными морщинами – от носа к опущенным уголкам губ, наискосок меж бровей. Электра гладила свои щёки, гладкие и твёрдые – молодая плоть, и, не замечая, соскальзывала в мысли о поцелуях, которыми могли быть покрыты эти щёки, поцелуях её мужа на упругой коже щёк, о жёсткой бороде пахаря, расцарапывающей их гладкость, о его руках, ласкающих её груди, и, отрываясь от ладони, которую снова целовала, как губы мужа, шептала: «Горе мне, горе!»

      А потом замолчала. Она так долго ждала Ореста, который должен был принести ей освобождение. Орест здесь и освобождение близко. Главное – крепко держать. Ту, чьи щёки получили слишком много поцелуев, от двоих мужчин, а может, не только от двоих. Откуда она знает, какие бывают ласковыми? Может, она и с пахарем? Перецелованные всеми щёки заслуженно стали впалыми.

      Когда мать пришла, как они договаривались, в пастушью хижину, стало неловко всем троим. Не получилось сразу приступить к делу, проскользнул глупый разговор, «деточки, мы все вместе» и прочее. Клитемнестра даже обняла дочь, и Электра окаменела в её объятиях – не шевелилась, пока мать, что-то сообразившая, не отняла рук.

      Электра не желала понимать знаки брата. Он был угрюм, но не начинал зачитывать годами складывавшееся обвинение, пока она не обездвижит мать. Электра не могла смотреть на Клитемнестру. Она отвернулась к неровной дыре, служащей здесь окном. Листья олив казались серыми, и лучи, освещавшие их вечное движение, тоже были нечистой белизны. Меланхолия накрыла Электру, она могла сидеть так вечность в ожидании, когда всё закончится, и смотреть на пыльные оливы.

      …Электра увидела пахаря. Он шёл, видимо, с какой-то целью, он никогда не гулял праздно. Она видела