На самом деле ту историю, в которую он волей случая попал, даже и при всей банальности служебных сцен, способных вызвать во вполне здоровой голове свои коллизии, нельзя было назвать в такой же мере заурядной. В едином поле разных личных интересов и безликих внешних факторов все составные элементы ее выстроились так, что образовали прихотливую мозаику. Известно, казовое человеческое бытие может протекать довольно гладко, пока мы, чаще по суетности души, не начинаем подвергать его анализу, желая или что-то изменить в своей действительности или уж тем более, когда хотим подняться в той на более высокую ступень. Та память прошлого, которую, порой, мы тщимся избежать, идет за нами и каждую минуту караулит, по опыту имея основания считать, что иногда полезно нам давать любовные затрещины или подножки. Сознание, которым так гордится человек, не есть чего-то объективное: данное нам в ощущениях, оно сплошная каверза, оно как шаловливый ручеек в лесу. И это проявляется тем чаще, чем больше мы используем для продвижения вперед подход основанный на качествах того же самого рационального ума, что склонен принимать любой «интуитивный» вздор за истину. И все же если мы, имея некоторую цель, осознаем самих себя как волевую независимую сущность и в то же время забываем о своем физическом лице, тогда мы в состоянии достичь такого просветления ума, что взаимодействие причин и следствий выходит из своей фатальной предопределенности. Дробно-мозаичная картина умозрительного образа приоткрывается и постигается уже как неотъемлемая данность собственного «я». Итог завит как от нашей воли, так и от того душевного материала, что еще ранее образовался, от каждодневных упражнений утончился в восприятии. Причем, если вы собрались это повторить, совсем неважно, что мы ищем или где находимся.

      Если допустить, что вышесказанное – верно, то оно в полной мере относилось к Статикову. Он был из тех, кому парящий дух, влекущий по пути самопознания, был вожделеннее любой утилитарной цели. В своих интровертивных погружениях и в том, что называют интуицией, он постепенно научился ориентироваться так же хорошо, как рыба в собственном пруду. Идя по жизни как натуралист, он мог одновременно проявлять и несгибаемость и гибкость. Бывало, что, упорствуя, он ошибался или спотыкался, набивая шишки, но никогда от малодушия не пробовал свернуть, пойти по кем-то уже проторенной стежке. В этом