Пришлось спускаться к родителям. Синдбад ревел и при этом гудел как поезд. И не мог остановиться.

      – Утихни, а то разорву тебя на части.

      Удивительно, как можно было не слышать этих воплей. Свет в прихожей не горел, хотя они должны были оставить его включенным. Я спустился. Линолеум внизу был ледяной. Прислушался: Синдбад все еще скулил.

      Как же я любил втягивать его в неприятности, особенно так – прикидываясь, что помогаю ему.

      Родители смотрели фильм про ковбоев, и папка даже не притворялся, что читает газету.

      – Фрэнсис плачет.

      Мама посмотрела на папу.

      – Никак не успокоится.

      Снова переглянулись. Ма поднялась, вечность распрямляя поясницу.

      – Всю ночь стонет…

      – Иди в спальню, Патрик, давай.

      Я пошел впереди нее, остановился, где начиналась темнота, – убедиться, что она идет. Дошел до кровати Синдбада.

      – Мама идет.

      Лучше бы это был папка. Ма ему ничего не сделает, поговорит только, может, даже обнимет. Но меня это не сильно расстроило: пропала всякая охота доставать мелкого, слишком уж я замерз.

      – Уже идет, – повторил я Синдбаду.

      Так я спасал брата.

      Он заскулил чуть громче, мамка как раз распахнула дверь. Я залез под одеяло, где еще сохранялось тепло.

      – Ах, что с тобой, Фрэнсис? – спросила она совсем другим голосом, чем говорила «Ну, что с тобой на этот раз?»

      – Ноги болят, – сказал Синдбад сквозь слезы.

      – Как болят?

      – Жутко…

      – Обе ноги?

      – Ага.

      – Одинаково болят?

      – Ага.

      Мамка гладила Синдбада по щекам, не по ногам.

      – Как прошлый раз?

      – Ага.

      – Ужас. Бедняжка.

      Синдбад всхлипнул.

      – Это ты у нас растешь, – успокаивала Синдбада мама. – Вырастешь высокий-превысокий.

      У меня ноги никогда не болели от роста.

      – Очень