КонтрЭволюция. Андрей Остальский
Читать онлайн книгу.
не стал. Нет, действительно, обидно. Ему, допущенному до святая святых, полковнику «девятки» – повязку на глаза!
«Рублевка, – думал он, – не должно бы здесь объектов спецотдела быть… Здесь дачи политбюро, секретари ЦК, министры живут… «Барвиха». Чего сюда людей с повязками на глазах по ночам возить… Если только не…»
Минут через десять «Волга» повернула резко налево, потом еще раз налево, потом направо. Потом машина остановилась, Софрончука взяли под руки, повели, по лестнице пришлось подниматься – два пролета. Не очень-то ловко это получалось, с повязкой на глазах, несколько раз Софрончук споткнулся, прежде чем наладился переступать со ступеньки на ступеньку вслепую, его сопровождавшие тоже не знали, как толком его тянуть и когда поддерживать, чтобы он не упал.
Наконец пришли – куда-то. Посадили на стул неудобный, с жестким сиденьем. Потом еще минута каких-то переговоров шепотом, кто-то входил, кто-то выходил, двери открывались и закрывались – почти бесшумно, – но все же Софрончук распознавал звуки. Хотелось выругаться громко, устроить скандал, нарушить эту почтительную тишину. Но он, конечно, сдерживался – офицер же все-таки!
А потом кто-то подошел сзади, стал, сопя, развязывать повязку. Долго возился. Наконец – раз, свершилось.
Он сидел посредине небольшой комнаты с наполовину обшитыми деревом стенами. Вдоль стен стояли узкие диванчики, обтянутые материей, какие-то не сочетавшиеся друг с другом столики и другие предметы невнятной, случайной мебели. Но для конспиративного спецобъекта, конечно, слишком шикарно – никаких сомнений: это правительственная дача. «Вот почему повязка – боялись, что я дачу узнаю, догадаюсь, у кого в гостях».
Самое нелепое – Софрончук догадался уже через несколько секунд. У него ведь слух музыкальный и память на голоса отличная. Ну зачем, спрашивается, было огород городить?
В общем, все та же история – про столицу Франции. Почему, спрашивают, Париж по-русски пишется через «ж»? Ответ: а у нас все через «ж».
Выражения звучали специфические.
«Эк-кая херня!» – это же Попов, это он всегда так говорит! Научился якобы у своего таллинского приятеля в молодости. Думает, у него действительно эстонский акцент получается.
Вот и сейчас – орет на всю дачу про «эк-кую». Ну, в самом деле, стоило трудиться, глаза завязывать!
И не Ульянова ли это голос там где-то бубнит? Уговаривает кого-то чего-то не делать, не рисковать. А голос Попова в ответ: да брось ты, чушь собачья! Не боюсь я ничего! И опять про «эк-кую».
Дверь в дальнем углу зала распахнулась, будто от удара ногой, и в комнату ворвалась группа – Попов во главе, за ним – еще один Попов, за ними первый секретарь московского горкома Коломийцев и еще двое каких-то мужиков, которых Софрончук никогда в жизни не видел.
Два Попова практически бежали, остальные еле поспевали за ними.
– Здорово, Софрончук! Учти, Гречихин тоже с нами! На нашей стороне! Понял? Только он спит. Пожилой человек, понимаешь? – орал Попов, приближаясь, как вихрь.
Софрончук,