Как в любое тяжелое время, с началом войны проявлялась сущность людей. Если в моем родном хуторе не оказалось ни одного дезертира, то непутевый родственник в Серафимовиче со слезами прибежал ко мне и просил устроить на мельницу, где действовала отсрочка от армии. Худой мужик, лет на пятнадцать старше, унижался, как сопляк.

      – Вася, меня не сегодня-завтра в армию заберут. Помоги устроиться на любую должность.

      Я знал, он никудышный работник, любитель выпить, и не хотел с ним связываться.

      – Не смогу помочь. Я сам всего лишь техник, а такие вопросы решает директор.

      – Попроси директора, ведь я тебе тоже помогал.

      Проклиная себя за мягкотелость, пошел к директору. Тот, как ни странно, помог. Все закончилось неприятностью. Родственник очень боялся призыва, а его должность простого рабочего не давала брони. Он уклонялся, пытался прятаться на мелькомбинате, пока за ним не пришел милиционер и обругал нас, что прячем нарушителя. Что стало с родственником, не знаю.

      На мелькомбинате имелся комсорг, кудрявый губастый парень, Виталий Желтков. Он любил со мной поговорить о девушках и рыбалке. Общение с ним тяготило. Он хвалился и врал по любым пустякам, одновременно произносил много всяких слов о долге, верности родине. Я чувствовал непонятные грехи и ежился. Комсорг комбината – большой человек! Я очень удивился, когда он растерянно сообщил, его забирают в армию, а остается много всяких дел. Ну, ничего, он поговорит в райкоме партии, и его оставят.

      Действительно, на какое-то время оставили. Комсорг даже возглавил ремонтную бригаду, но толку от него не получилось. Если раньше он мог филонить, то теперь стало сложнее. Он пытался снова сесть на своего любимого конька – болтать о долге и комсомольской совести. Оправившись от испуга, однажды строго спросил меня:

      – Ты вот работаешь, а почему в армию не спешишь? Боишься?

      – Призовут – пойду. А пока считают, я здесь нужнее.

      Но губастый Желтков не отставал:

      – Сейчас долг каждого воевать с фашистами.

      Меня это разозлило, и я перешел в наступление.

      – Чего же сам в добровольцы не рвешься? Бегаешь, защиту ищешь, лишь бы в тылу зацепиться.

      Комсорг смутился. Вскоре его забрали в армию. Уходил он подавленный, потухший. Пробормотал на комсомольском собрании прощальную речь, а затем исчез. Вряд ли из него получился какой-либо толк. Цену таким болтунам я уже знал.