Много было в комнате гостей,

      Пирогов, вина и новостей.

      Много ели, пили и шутили,

      Много раз «Катюшу» заводили…

      А потом один из захмелевших,

      Голову на хромку уронив,

      Из тоски мотивов устаревших

      Вспомнил вдруг

      кладбищенский мотив:

      «Вот умру, похоронят

      На чужбине меня.

      И родные не узнают,

      Где могила моя…»

      – Эх, ребята, зарыдать хотится!

      Хошь мы пьем, ребята,

      Хошь не пьем,

      Все одно помрем, как говорится,

      Все, как есть, когда-нибудь помрем.

      Парень жалким сделался

      и кротким,

      Погрустнели мутные глаза.

      По щеке, как будто капля водки,

      Покатилась крупная слеза.

      «У других на могилах

      Всё цветы, всё цветы.

      На моей сырой могиле

      Всё кусты, всё кусты…»

      Друг к нему:

      – Чего ты киснешь, Проня? —

      Жалобней: – Чего тебе-то выть?

      Ты умрешь – тебя хоть похоронят.

      А меня? Кому похоронить? —

      И дуэтом

      здоровилы эти,

      Будто впрямь несчастливы они,

      Залились слезами, словно дети,

      На глазах собравшейся родни!

      А ведь в песне,

      так некстати спетой,

      Все в такую даль отдалено,

      Что от этих слез,

      От песни этой,

      Стало всем не грустно,

      а смешно!

      В дружный хохот

      вкладывали душу.

      Ох, умора! Ох и мужики!

      Еще звонче пели про Катюшу

      И плясали, скинув пиджаки!

      Мы входим в зал.

      Сияющие люстры

      От напряженья,

      Кажется, дрожат!

      Звенит хрусталь

      И действует на чувства,

      Мы входим в зал

      Без всякого искусства,

      А здесь искусством,

      Видно, дорожат.

      Швейцар блистает

      Золотом и лоском,

      Официант —

      Испытанным умом,

      А наш сосед —

      Шикарной папироской…

      Чего