Подарили боль – изысканный стиль и качество.

      Не стихает, сводит с ума, поётся.

      От неё бессовестно горько плачется.

      И катастрофически много пьётся.

      Разрастётся, волей, глядишь, надышится.

      Сеточкой сосудов в глазах порвётся.

      От тебя немыслимо много пишется.

      Жалко, что фактически не живётся.

      – Жизнь-то? Да безрадостна и пуста.

      Грязь кругом, уродство и беспредел.

      – Ты живешь за пазухой у Христа!

      – Значит, Он змею на груди пригрел.

      Я уеду завтра – уже билет.

      Там колонны – словно колпак кондитера.

      Да, вот так – прожить восемнадцать лет

      И ни разу не видеть Питера.

      Сорван голос внутренний – только хрип.

      Мы шипим теперь, улыбаясь кобрами.

      Москоу-сити взглядами нежит добрыми,

      А потом врастает в людей как гриб.

      Разве что, в ответ на моё письмо,

      Появляясь вдруг из толпы послушников,

      Счастье здесь – находит меня само

      И часами бьётся потом в наушниках;

      Здесь почти нет поводов для тоски —

      Но амбиций стадо грохочет стульями,

      И сопит, и рвёт меня на куски,

      Челюстями стискивая акульими,

      Так что я уеду – уже ключи,

      Сидиплеер, деньги, всё, сопли вытерли —

      И – “Стрелой” отравленной – москвичи,

      Вы куда, болезные, уж не в Питер ли?..

      Тяжело с такими ходить по улицам —

      Все вымаливают автографы:

      Стой и жди поодаль, как угол здания.

      Как ты думаешь – ведь ссутулятся

      Наши будущие биографы,

      Сочиняя нам оправдания?

      Будут вписывать нас в течения,

      Будут критиков звать влиятельных,

      Подстригут нас для изучения

      В школах общеобразовательных:

      Там Цветаевой след, тут – Хлебников:

      Конференции, публикации —

      Ты-то будешь во всех учебниках.

      Я – лишь по специализации.

      Будут вчитывать в нас пророчества,

      Возвеличивать станут бережно

      Наше вечное одиночество,

      Наше доблестное безденежье.

      Впрочем, всё это так бессмысленно —

      Кто поймёт после нас, что именно

      Пётр Первый похож немыслимо

      На небритого Костю Инина?

      Как смешно нам давать автографы —

      И из банок удить клубничины?

      Не оставят же нам биографы,

      Прав на то, чтобы быть обычными.

      Ни на шуточки матерщинные,

      Ни на сдавленные рыдания.

      Так что пусть изойдут морщинами,

      Сочиняя нам оправдания.