Впервые меня влюблённость

      накрыла, как моря волна,

      даруя чувств окрылённость

      и жаркие ночи без сна…

      …У нас было целое лето,

      и море, и Макопсе,

      где наши два силуэта

      сливались в соитья красе.

      И вдруг разбежались под осень,

      умытую грустью дождей…

      Краса разбивалась оземь

      обыденностью ночей…

      А ведь, признаюсь честно,

      знал, как озноб на ветру, —

      если не будем мы вместе,

      я тут же сразу умру.

      Но всё обернулось лажей,

      надоевшей душе моей…

      Похожее не однажды

      мне встретится в промельках дней…

      …Потом был марьяж марокканки…

      Друзья называли так

      тебя за твой нрав хулиганки,

      за смуглость и резкость до драк.

      Давнишние печали…

      Я был той ночью с другой,

      но ты появилась случайно,

      устроив мне мордобой.

      Разодрала мне в клочья

      свитер крутой фирмы́ …

      После той памятной ночи,

      конечно, расстались мы.

      …Потом была прелесть-татарка,

      взбалмошная, как бес,

      яркая самка-дикарка,

      до жути любившая секс.

      Она была супермоделью.

      В американском турне

      престиж наш всего за неделю

      поднялся с ней, как на волне.

      В журнале «Америка» вскоре

      был снимок: показ наших мод,

      и к ней, как к богине в фаворе,

      зевак сброд ликующий льнёт…

      …Потом была фея степенства,

      и в письмах на Колыму

      она рисовала портрет свой —

      девица грустит в терему.

      И этой художницы милой

      в письмах ко мне в Магадан

      рисованный облик унылый

      скрашивал те года.

      …Потом в Магадане холодном

      возникла из жарких Сочей

      нравом капризным и гордым

      женщина жадных ночей.

      Но непонятная тайна

      возникла на месте пустом

      пропастью провинциальной —

      несовпаденьем во всём.

      …Потом появилась, как чудо,

      как пламя не из искры,

      и просто невесть откуда

      милейшее диво Москвы,

      похожая на Одри Хепбёрн,

      и флирты ушли в запас,

      и с ней свой последний номер

      отыграл разбитной ловелас…

      Теперь это всё далёко.

      Влюблённостей череда

      кажется шуткой рока,

      коварною, как всегда.

      Коварство в её мимолётности

      и в краткости колдовства,

      подсказанного влюблённости

      взбрыками естества.

      И всё же из нынешней дали,

      как прошлое ни назови,

      оно как само оправданье

      безумств молодой крови.

      Конечно, таким безумствам

      недолгие дни суждены,

      с извечною ноткой грустной

      теперь они словно в тени…

      Но всё это померкло разом,

      словно сравненья боясь,

      пред новой любовной связью —

      такой была наша связь.

      И прежние все мелодрамы,

      раскрасившие мою жизнь,

      забылись в момент, когда мы

      с вами пересеклись…

      Вы были столь утончённы

      и столь изящны в любви,

      что вмиг стали просто никчёмны

      все прежние дивы мои.

      Я словно впервые в жизни

      нашёл то, что и не искал,

      а встретил нежданным сюрпризом,

      сразившим меня наповал…

      Как будто впервые женщина

      от пяток и до ланит

      открылась мне сутью вещею,

      какой была только Лилит…

      Как