В нём был обыкновенный эгоизм

      как запоздалое самосознанье,

      что он теперь для всех, как главный приз

      за их обворожённое вниманье

      к нему – кумиру миллионных масс,

      представшему одною из отдушин

      в эпоху, утвердившую маразм…

      Такой эпохе бард-мессия нужен.

      Была любовь к Марине – словно стон…

      А их роман, как блеск его сюрпризов,

      напоминал, как всё, что делал он,

      игру с судьбой и ей же дерзкий вызов.

      Мол, вот какая мне нужна жена —

      кинозвезда, красотка, иностранка,

      и пусть мне вся завидует страна,

      ведь зависть – популярности изнанка,

      где пересудов суетный искус,

      как жареная притча во языцех,

      и вся шумиха эта только в плюс,

      в её соку так сладостно вариться…

      Их связь необъяснима, как тайфун,

      что набирает мощи постепенно

      и переходит медленно в канун

      взаимной вспышки чувственного плена.

      Неистовым напором сражена —

      в нём виделась его мужская сила,

      и, как гитары чуткая струна,

      она ему сдалась и полюбила.

      Было что-то в их шальной любви

      от порыва взбалмошного ветра,

      что решает прихоти свои

      в пику всем любым табу и вето.

      Как же на свидание рвались,

      как опустошались расставаньем,

      словно всякий смысл теряла жизнь,

      их разъединяя расстояньем…

      Ты попросил однажды – сам не мог —

      встретить в Шереметьеве Марину…

      Едва она ступила на порог

      (я и сегодня вижу ту картину),

      вы бросились друг к другу, словно хош

      преодолел вмиг нетерпенья кризис,

      и вас обоих просто била дрожь,

      заждавшуюся предвкушая близость.

      И вам плевать, что кто-то рядом был,

      вы попросту меня не замечали,

      вас захлестнули враз азарт и пыл

      страстей, что утоляли все печали.

      Свидание звучало, как припев

      песни, что благословлялась Богом…

      От любви к Марине ошалев,

      ты уж не был одиноким волком.

      Ваша ослепительная связь

      виделась не то что эпатажем,

      но шумихой всё же взорвалась

      в сереньком «совке» тогдашнем нашем.

      Но параллельно быть ещё могли

      интрижки или разовые хо́дки,

      без коих ты – как лодка на мели,

      ты не был никогда такою лодкой…

      Матушка моя, журя порой

      за то, что ты был вечный полуночник,

      бывало, спросит шуткой озорной:

        – Ну, как дела, шалун-многостаночник?

      На что ты тоже шуткой отвечал,

      мол, еле успеваю всем на зависть,

      над песнями колдую по ночам,

      тогда любовью уж не занимаюсь…

      Покой