В пещере оказалось душно, запашно, жарко и даже светло – последнее обстоятельство обеспечивали мириады самоцветов, светящих, в полном соответствии со своим названием, самостоятельно – ими были густо усеяны стены. При виде этого великолепия Зигфрид едва сдержал вопль восторга. А вот духота, запахи и беспорядок оставили Зигфрида равнодушным. Откровенно говоря, в его горнице было немногим опрятнее. Жара даже порадовала – как ни храбрись он перед Конаном, как ни выставляй себя закаленным ледовитыми ветрами северянином, а за последний, особенно высокогорный день он промерз до мозга костей.

      Зигфрид искоса посмотрел на Конана – тот сверкнул ответной улыбкой. Знать, тоже радовался теплу, свету, безопасности.

      Да-да, Зигфрид чувствовал себя в полной безопасности. Для него Фафнир был чем-то вроде доброго прапрадедушки народа батавов, его народа – он существовал всегда, как небо и море, он все знает, он не допустит дурного и окажет содействие доброму.

      Улыбка Конана успокоила Зигфрида – он хорошо помнил, как злился и возмущался киммериец давеча, когда Зигфрид отдал его меч вместе со своим на сохранение священному ясеню – оба клинка тотчас намертво вросли в его древесную плоть.

      Там, возле ясеня, Зигфрид добрых два часа успокаивал беснующегося варвара (тот пытался вырвать свой клинок из плена; разумеется, безрезультатно). Объяснял, что к дракону нельзя с оружием. Такая, мол, традиция, иначе не примет и даже не покажется.

      Тогда Конан вроде бы поверил и успокоился – мол, нельзя так нельзя. Будь Зигфрид повнимательней, он бы заметил, что помимо собственно меча Конан-киммериец всегда носил с собой кинжал.

      Там, где ход разветвлялся на два коридора, пути Зигфрида и Конана разошлись. Вниманием киммерийца завладела статуя лежащего Фафнира, изваянная самим драконом из горного хрусталя при помощи когтей и зубов. Статуя стояла посреди просторного зала.

      Зигфрид же вдруг