«Продерзкий! Как ты смел хулу изречь на Бога?

      Карающая нас его десница стро́га

      Правдивые весы над миром держит сим

      И гневом не тягчит безвинно нас своим.

      Ты слёзны токи льешь над падшей сей столицей;

      И я скорблю с тобой, увы! скорблю сторицей.

      В другий я вижу раз столь строгий суд над ней:

      Два века к вечности уж протекли с тех дней,

      Как в пепле зрел ее, сарматами попранну;

      И, чтоб уврачевать толь смертоносну рану,

      Из бездны зол и бедств отечество известь,

      На жертву не жалел и жизни я принесть.

      Исполнил долг любви. Но и тогда, как ныне,

      Не столь о гибельной жалел ее судьбине,

      Как горько сетовал и слезы лил о том,

      Что праведным она наказана судом.

      Дерзай; пред правдой дай ответ о современных:

      Падение они сих алтарей священных

      Оплакивают все и горестно скорбят,

      Что оскверненными, пустыми днесь их зрят;

      Но часто ли они их сами посещали?

      Не в сходбища ль кощунств дом Божий превращали,

      Соблазн беседою, неверием скверня?

      Служители его, обету изменя,

      Не о спасенье душ – о мзде своей радели,

      Порока в знатности изобличать не смели

      И превратили, дав собой тому пример,

      В злоподражание терпенье чуждых вер;

      Молитва, праздник, пост – теперь уж всё химеры,

      И, с внешности начав, зерно иссякло веры, —

      На что ж безверному священны алтари?

      Правдивый судия рек пламеню: «Пожри!»

      И пламень их пожрал, – и, днесь дымяся, храмы

      Зловерию курят зловонны фимиамы.

      Но обратим