Возврата к старому не будет. Илья Александрович Земцов
Читать онлайн книгу.
– подскажи. Скурихин тракторов не дает.
– Давайте сеять вручную. Алексанко нам эти двадцать два гектара зяби за три дня посеет, а мы на себе забороним.
Заговорил всегда молчавший дед Алексанко:
– Дак, говоришь, Скурихин наши земли называет «пески ворочать»? Да знает ли он, пузан, что наши земли до колхоза кормили деревню – сорок семей с населением до двухсот пятидесяти человек, восемьдесят лошадей, больше двухсот голов крупного рогатого скота, до четырехсот голов овец и коз, а сколько было свиней… А сейчас что осталось? Двадцать коров у колхозников, одна колхозная безногая лошадь и бык. Сенокосы все зарастают. Пахотные земли пустуют, заросли сорняками, а кое-где уже появляется береза и сосна. Если мер мы никаких принимать не будем, через десять лет наши поля превратятся в лес. Все мы помним, как мужики деревни делили эту землю между собой. За каждый вершок дрались. Сейчас голодаем, а нашу кормилицу забросили. Никому она стала не нужна.
Алексанко взмахнул правой рукой, как оратор, раскрыл рот, собирался еще что-то сказать, но раздумал, спрятался за стариков. Дед Андрей Никулин, опираясь на палку, стоял позади стариков. Казалось, он был безразличен ко всему окружающему. Смотрел полутусклым взглядом куда-то вдаль, в сторону от собравшихся.
– Правильно говорит Алексанко! – закричал он скороговоркой.
Все старики зашевелились и тоже говорили:
– Правильно, правильно!
– Ты, дед, не кричи, а выйди и скажи, что тебе не нравится, – сказала председатель.
Осмелевший дед вышел на середину площадки и глухо, срывающимся голосом заговорил:
– Что хотите со мной делайте, а я выскажу все, – голос его окреп, стал звонким. – Никого я не боюсь, ни Сталина, ни НКВД. Вначале советская власть любила мужика-труженика. Многое она для нас сделала. Сменила нам деревянные сохи и бороны на железные. Продала мужику сеялки, молотилки, жатки, веялки, косилки. Все продавали дешево. Мужики, одному не под силу, покупали артельные на десять и больше хозяйств. Мужик голову поднял. Бедный да умный и трудолюбивый за три года креп и подоспел к раскулачиванию. А потом, вы знаете, начиная с 1930 года, за два года всех мужиков разорили. Меня тоже в те времена называли кулаком. Отняли двух коров в коммунию. Двух лошадей покойный сын Николай увел и бросил на базаре. А в 1934 году, когда мы вступали в колхоз, были уже бедняки. Одна корова и одна лошадь остались на семью из одиннадцати человек. Лучшего мужика-труженика признали кулаком и выгнали из деревни.
– У тебя, дед, контрреволюционные разговоры, – сказал инструктор.
Женщины закричали:
– Пусть дед скажет, душу отведет. Все полегче ему станет.
Дед говорил, подбирая слова:
– Оставили на селе голь перекатную – Гришек, Мишек и Иванов, которые в своем хозяйстве не хотели работать. Чьи полосы не сжаты и не паханы стояли? Их. Чьи сенокосы не выкашивались? Их. Вот они все и записались в коммунию, все награбленное от богатых мужиков съели, и коммуния разбежалась кто в лес, кто по дрова.