Екатерина Андреевна Романова возвращалась домой из булочной, где регулярно покупала бублики с маком, самые настоящие, правильные, туговатые на ощупь, которые, перед тем как запечь, окунают в кипяток, что придает тесту специфическую упругость. Дорога до булочной занимала около получаса, но Екатерина Андреевна намеренно не пользовалась общественным транспортом, ибо считала, что в ее семьдесят с небольшим пешие прогулки являются делом совершенно необходимым для здоровья и к тому же позволяют заблаговременно избавиться от достаточного количества калорий, которые ей потом предстоит поглотить в виде ароматного бублика с кусочком сливочного масла.

      Путь Екатерины Андреевны традиционно пролегал через обожаемый ею Екатерининский парк, представлявший собой один из неповторимых оазисов, затерявшихся среди бесчисленных многоэтажных строений Москвы. Можно было, конечно, обойти парк стороной – так даже ближе получалось, но Екатерина Андреевна намеренно делала крюк, чтобы в очередной раз полюбоваться могучими каштанами, в эту пору уже начавшими сбрасывать с себя рыжую листву, и постоять несколько минут на берегу пруда, наблюдая, как неторопливо рассекают грудью водяную гладь уже готовящиеся к дальнему перелету в теплые края уточки.

      Однако на обратном пути она все же решила сократить путь, поскольку стал накрапывать дождик, который вкупе с порывистым пронизывающим ветром отнюдь не располагал к неспешным прогулкам и воздушным ваннам. Проходя мимо помпезного фасада гостиницы «Славянка», расположенной на самой границе Екатерининского парка, Екатерина Андреевна замешкалась. Внимание ее привлекли сразу три полицейские машины и «скорая», припаркованные у главного входа гостиницы. Краем глаза она узрела и любопытных завсегдатаев парка, двух таджиков: пожилого коренастого Сархата, с огромными руками, внимательными, похожими на пылающие угольки, глазами и кожей, напоминающей высушенную апельсинную корку, и его долговязого, неуклюжего юного помощника с лицом девственника, по имени Анзур, – облаченных в свои неизменные оранжевые жилеты поверх теплых спецовок и с метлами в руках, оживленно что-то обсуждающих.

      – Ассалому алейкум! – поздоровалась с ними Екатерина Андреевна.

      – Уах! – воскликнул Сархат, который настолько увлекся спором со своим молодым коллегой, что даже не заметил, как Екатерина Андреевна подошла к ним. – Ва-алейкум ассалом!

      – Пиривейт! – широко улыбнувшись, воскликнул Анзур.

      – Не «пиривейт», – осадил его Сархат, отвесив звонкий подзатыльник, – а «зыдыраствуйте».

      – Зыды… сте, – потупившись, пробормотал Анзур.

      – Ах, Сархат! – покачав головой, сказала Екатерина Андреевна. – Вы очень строги к своему племяннику.

      – Унущат пилимянник, – уточнил Сархат.

      – Да, да, внучатому племяннику. Я помню. Как мой Андрюша. Вы мне лучше расскажите, что у вас тут произошло?

      – Ай, беда! Ай, беда! – запричитал Сархат, а Анзур согласно закивал. – Савсем плох! Ощен плох!

      – Да кто плох?

      – Нащалник плох.

      – Начальник? Какой начальник? Гостиницы?

      – Нет! – хором ответили Сархат и Анзур.

      – Ничего не понимаю. Говорите уже толком! – начиная терять терпение, потребовала Екатерина Андреевна.

      – Дуругой нащалник. Суда хадил, многа щелавек брал, кушал, водка пил, тувалет хадил и…

      – И что?

      – Бисмилля-рахман-рахим, – сказал Сархат, демонстративно скрестив руки на груди и закрыв глаза.

      При этом он выпустил метлу, и она шлепнулась на землю, едва не задев Екатерину Андреевну.

      – Понятно, – пробормотала Романова и без дальнейших расспросов устремилась внутрь «Славянки».

      В холле гостиницы было шумно. Возле входа в банкетный зал толпились люди: мужчины в костюмах, женщины в длинных платьях темных тонов.

      «Вечеринка», – подумала Екатерина Андреевна и огляделась.

      Мимо проходил знакомый сержант