О дивная луна, я вспоминаю:

      Уж год прошел с тех пор, как безутешный

      Я поднялся на этот холм, чтоб снова

      Тебя увидеть. И тогда, как ныне,

      Ты этот лес сияньем наполняла.

      Но зыбким и расплывчатым от плача,

      Что встал в моих глазах, мне показалось

      Твое лицо. Мучительной и горькой

      Мне жизнь была. И есть: так ей угодно,

      Моя луна. И все же мне отрадно

      Воспоминанье. Этой скорби возраст

      Мне дорог. В молодости, там, где краток

      Путь памяти и долог путь надежды,

      Нам сладко вспомнить о вещах прошедших –

      Пусть горечь длится и живет страданье.

      Ночь до глубин прозрачна, ветер дремлет,

      И, тихая, в садах и над домами,

      Стоит луна и каждый обнажает

      Вдали уснувший холм. О, дорогая,

      Уже молчат тропинки, на балконы

      Ночной лампады проникают блики.

      Ты спишь, застигнутая сном летучим

      В спокойных комнатах; тебя не мучит

      Тревога; и не ведаешь, не видишь,

      Какая рана в сердце обнажилась

      Моем. Ты спишь. Я к небесам, что с виду

      Так благостны, в смятенье обращаюсь;

      К природе этой древней, всемогущей,

      Что создала меня для бед. «Надежды

      Я не даю тебе, – она сказала, –

      Очам твоим светиться лишь слезами».

      Вот праздник отшумел: от развлечений

      Ты отдыхаешь и во сне припомнишь,

      Скольких пленила ты и кем пленилась

      За этот день – ко мне не повернешься

      Ты в мыслях. Между тем я вопрошаю,

      Сколько осталось жить мне, и, к суровой

      Земле припав, рыдаю. О, жестоки

      Дни лет моих зеленых! Различаю

      Невдалеке звук одинокой песни

      Ремесленника, что порой ночною

      Бредет с гулянья в свой приют убогий –

      И так мучительно сожмется сердце,

      Когда подумаю, что все проходит

      И остывает след. И вот уж в прошлом

      День праздника, и вслед ему влачится

      Обычный день. С собой уносит время

      Событья все. Где ныне оживленье

      Народов древних? Ныне где победный

      Клич славных предков? Рим великий, где ты?

      Где блеск былой и где твое оружье,

      Гремевшее на суше и на море?

      Безмолвие. Покой. Все отдыхает.

      Мир спит, и о былом уже нет речи.

      В начале дней моих, где каждый праздник

      Был счастьем, – после, когда счастье гасло,

      Я мучился и, смяв перины, долго

      Заснуть не мог. И поздней ночью песня,

      Звучавшая со стороны дороги,

      Вдаль уходя, как будто умирая,

      Как ныне, так же мне сжимала сердце.

      Светало. Первый луч, пройдя сквозь ставни,

      Прокрался осторожно в мягкий сумрак

      Дремавшей комнаты моей. И в миг,

      Когда тонка граница сна и яви,

      В тончайшем сновиденье мне предстала

      Та, что была причиной горьких слез

      Моих – любовью послана сначала

      И после отнята. Теперь живой

      Она казалась мне, но не счастливой,

      И, положив мне руку на чело,

      Вздохнув, «Живой? – сказала. – Не забыл

      Еще о нас?» –

       Откуда ты? И как

      Вошла сюда? О сколько, сколько раз

      Я вспоминал тебя! А ты наверно

      О том не знала, и от этой мысли

      Мне боль моя была еще больней.

      Но не затем ли ты пришла, чтоб снова

      Меня покинуть? Страшно. Говори!

      Ты прежнею осталась? Что-то мучит

      Тебя? –

       «Ты спишь. Забвения туман

      В твои проникнул мысли. Я мертва.

      Меня ты видел много лун назад

      В последний раз».

       От голоса ее

      Внутри меня всё сжалось. А она

      Так продолжала: «Я ушла во цвете

      Лет, когда жизнь прекрасна и душа

      Доверчива – не знает ни тщеты,

      Ни тлена. В сущности немного надо

      Пути, чтобы она,