Фьямметта. Джованни Боккаччо
Читать онлайн книгу.
который играл копьем, закинув щит за спину, а на белокурых волосах имел тонкую золотую сетку, полученную, может быть, от своей дамы, он сравнивал с Протесилаем; следующего, с веселой шапочкой на голове, смуглого, с большой бородой и диким видом, называл Пирром; того, кто был кроток видом, очень белокур и расчесан, более других украшен, он считал троянским Парисом, а может быть, Менелаем. Мне нет надобности продолжать свое перечисление; в длинном ряде он находил Агамемнона, Аякса, Улисса, Диомеда и всех достойных похвал героев греческих, фригийских и латинских. И эти уподобления он делал не голословно, но доказательствами подтверждал свои положения, из качеств названных лиц выводя правильность сравнения, так что столь же приятно было слушать его рассуждения, как и любоваться на тех самых, о которых он говорил.
Веселые ряды, проехав раза три, чтоб показаться зрителям, начинали свое состязание: поднявшись на стременах, покрывшись щитами, опустив острия копий почти до земли, все одинаково, они неслись на конях быстрее ветра; крики зрителей, звуки труб и других инструментов побуждали их скакать все быстрее и энергичнее. И не раз они справедливо считались достойными похвалы в сердцах зрителей. Сколько я видела женщин в радости, у которых участвовали в состязании то муж, то возлюбленный, то близкий родственник! Даже посторонние веселились. Одна я печально взирала (хотя видела моего мужа и родственников), не видя Панфило и вспоминая, что он далеко. Не удивительно ли, госпожи, – что бы я ни видела, все меня печалило и ничто не могло развеселить. При таком зрелище не почувствовали бы радости даже души, томящиеся в преисподней? Конечно, думаю, почувствовали бы. Они, заслушавшись Орфеевой кифары, на время забывают муки, а я при звуках стольких инструментов, среди такого ликования не только позабыть, но слабое от скорби облегчение получить была не в силах.
И хоть иногда на подобных праздниках я скрывала под личиной свою печаль и удерживалась от вздохов, однако потом, ночью, одна оставшись, вознаграждала себя слезами, которые тем обильнее лила, чем больше днем скрывала вздохов; вспоминая о празднестве, видя их суетность, скорее вредную, нежели полезную, как я по опыту отлично видела, иногда ушедши домой по окончании праздника, я справедливо нападала на светские условности, так говоря:
«Как счастлив тот, кто в уединенной усадьбе, под открытым небом живет невинно! Кто думает только о капканах для диких зверей, о силках для глупых птичек; печаль не может поразить его душу, а телесную усталость он врачует отдыхом на свежей траве, переходя то на берег быстрого ручья, то в тень тенистой рощи, где заливаются нежными песнями жалостные пташки, а ветки, трепетно колеблемые легким ветром, как будто слушают их пение. Если бы, Судьба, мне суждена была подобная жизнь, – мне, для которой твои желаемые всеми щедроты несут пагубное волнение! Увы, к чему мне высокие дворцы, богатые постели, многочисленная челядь, когда душа моя, исполненная тоски, летит в неведомую страну, к Панфило, и нет отдохновения