Совесть. Валерий Есенков
Читать онлайн книгу.
умение позабыть всякие мелкие тревоги свои и болезненные даже припадки, когда они наведываются к тебе. Сам Бог поможет тебе, и сила, возникнувшая из творения твоего, обратно в тебя самого и вольется.
Но в минуты, которых бывало немного, когда освобождался он от трудов, не так уж часто, как бы хотелось ему, они оставались с больным поэтом вдвоем в его светлой обширной комнате, тоже с мраморным полом, как было и у него наверху, и ему предоставлялась возможность сильной и спокойной речью своей поддерживать дух того, кто сильно пал уже духом. Почти каждый вечер с четвертого этажа к ним спускался Чижов, знакомый еще с досадных университетских времен, в храме науки усердно мутивший воду против него, забрав себе сильно в голову будто бы он, ставши на время профессором, решился этим занятием сделать карьеру, после того же довольно усердный почитатель его, как нередко случается у нас на Руси. Собирался еще кое-кто, малый круг, соединенный почти одинаковым образом мыслей. Неизменно являлся, после целого дня, который провел за мольбертом, Иванов, приносил в кармане кулек горячих каштанов. Все тотчас усаживались вкруг большого стола, на котором давно красовалась бутылочка неизменного алеатико, излюбленного Языковым, и поедали каштаны, запивая вином.
Вскоре же после такого легкого ужина, разомлевши от дневной усталости, еды и вина, Иванов задремывал на диване, подперевши рукой подбородок, точно надолго призадумался о чем-то своем. Бедный Языков все в т ом же глубоком молчании пребывал в своем кресле, свесив безвольную голову почти на самую грудь. Он же обыкновенно сидел опершись руками в колени и молча разглядывал изящные римские безделушки, которые не в силах был не купить во время долгих прогулок по вечному городу, изредка на кого-нибудь взглядывая испытующим взглядом в такую минуту, когда тот на него не тглядел, а кто-нибудь из постоянных гостей, Иордан или Моллер, глазели во все глаза на него, как должно глазеть на пророка, в ожидании, когда же наконец он отверзнет уста.
Поневоле приходилось иногда отверзать по поводу самых обыкновенных вещей или без улыбки острить:
– С нас можно писать этюд воинов, спящих при гробе Господнем.
И заключать, опять без тени улыбки, подобные вечера:
– А что, не пора ли нам эту шумную беседу окончить?
Однако же изредка он бывал разговорчив на славу. Нет, о сочинениях своих он не говорил никогда, никому и даже довольно нецеремонно обрывал тех, кто о сочинениях пытался повыведать. В такие счастливые вечера он смешил до упаду своими серьезными шутками или толковал о двух неизменных предметах, без которых не было жизни: об искусстве да о Руси.
О Руси он постоянно говорил с интересом, с любовью и юмором, то выставляя коренные светлые стороны русского духа, то указывая на те язвы и грязь, которыми издавна было забросано и нынче все обильней забрасывалось наше самое лучшее в нас. Кто-нибудь спрашивал, отчего ж он не едет домой, подозревая, должно быть, его в недостатке сыновней любви, и он отвечал без