***

      Как-то раз непредсказуемая Фортуна обратила свой взор на маленький провинциальный городок Цаплин. Триста лет его жители занимались своими мещанскими делами и даже мечтать не могли о славе, пока в их среде не взрос талант-самородок, художник-авангардист Пётр Колейкин.

      Как часто бывает в таких случаях, пока Петька жил и творил в Цаплине, его никто талантом не считал. Если же говорить по правде, то считали его дурачком. Он жутко раздражал всех близких и знакомых своей манерой постоянно что-то малевать то фломастерами, то карандашами на стенах, заборах, посуде и прочих поверхностях, не предназначенных, по мнению цаплинцев, для рисования. Рисовал он везде и всегда – дома, в школе, пока учился, в гостях и, вообще, везде, где бывал. И ладно бы, что-то красивое, а то так – линии какие-то, закорючки – в общем, каляки-маляки.

      Но именно эта манера письма приглянулась знатокам и ценителям современного искусства в далёкой Америке, куда Колейкин уехал после армии. О том, что Петька талантливый художник, цаплинцы узнали, когда он стал устраивать персональные выставки и приобрёл мировую известность.

      А когда его имя прозвучало с экранов центрального телевидения, предприимчивые земляки тут же сообразили, что это хороший способ заявить о Цаплине на весь мир. В срочном порядке местной властью было решено открыть дом-музей Петра Колейкина. С этой целью кинули клич жителям города нести в музей любые предметы, которые сохранили на себе «печать мастера».

      Сам музей решили делать в доме матери Петра, где ещё сохранились его рисунки на стенах, полу, потолке и заборе. Самой же матери дали хорошую квартиру в новом районе.

      Через полгода дом-музей был готов. На открытие ожидали приезд самого министра культуры области и телевидение. Все волновались, ведь это первое масштабное мероприятие в Цаплине, которое будут освещать на всю страну.

      Вечером накануне торжества директор музея позвонил смотрителю и по совместительству уборщице, которая ушла на больничный, с просьбой навести порядок в помещении.

      – Я болею, Игорь Юрьевич, – сказала Люся и закашляла.

      – Люся, блин, приди и просто протри полы. У нас завтра министр будет. Не подведи.

      Люся отключила телефон и громко возмутилась:

      – Поболеть не дают человеку! Буржуи! Капиталисты! Чтоб им пусто было!

      У Люси гостила мама Елена Ивановна, которая только вчера приехала из деревни на пару недель.

      – Лежи, лежи, доченька, нечего тебе больной вёдра тягать. Мама тебя выручит. Помою ваш музей. Расскажи, где он находится.

      Люся дала маме ключи, а сама выпила аспирин и легла спать.

      Проснулась она глубоко за полночь от лая собаки. В дом вошла уставшая Елена Ивановна.

      – Чё так долго, ма? – зевая, спросила Люся.

      – Ну и засрались вы в своём музее. Еле оттёрла всё это говно. Доча, ну как так можно работать? Разве я тебя так учила убирать? Хорошо, что мама приехала, спасла твою репутацию. А ещё министра они ждут! Тьфу, позор. Городские называются!

      Утром Игорь Юрьевич первым пришёл в музей, чтобы ещё раз окинуть всё критическим взглядом. Министр культуры – не шутка!

      Подойдя к воротам, он долго смотрел на них, соображая, что здесь не так. Наконец до него дошло – все рисунки Петра Колейкина, гениального художника-авангардиста, были стёрты. Дрожащими руками Игорь Юрьевич открыл замок и вошёл во двор – та же картина. Самые страшные подозрения директора подтвердились – в доме тоже всё было чисто – ни одного экспоната не осталось, все они превратились в обычные предметы. Это был конец!

      Ранний утренний воздух взорвался отборным матом директора несостоявшегося музея. По телефону была разбужена больная Люся, которой пришлось выслушивать пикантные подробности о ней, её матери и всех родственниках до седьмого колена. А пришедшие на работу сотрудники узнали много нового о своей интимной жизни.

      После того как словарный запас Игоря Юрьевича иссяк, он обмяк и съехал по стене вниз. Врачи скорой помощи диагностировали гипертонический криз.