Бабушка, расскажи сказку!. Сергей Иванович Чекалин
Читать онлайн книгу.
пять рублей, зато копоти было достаточно, особенно, если керосин попадался не очень высокого качества.
Полы по всему дому были дощатые, из еловых досок. «Всем деревьям прощу, а ёлке не прощу, за её сучки». Такая присказка у плотников. И верно. Поскольку полы были некрашеные, то для их мытья (а лучше – чистки) использовали нож, которым соскребали с пола грязь. Со временем в местах сучков, а их в еловой породе очень много на единицу поверхности, образовывались выпуклости, которые ножом уже никак нельзя было взять. Так и помню весь наш пол шишковатым, особенно в основной избе, где больше ходили и куда больше натаскивали грязь.
Входим в горницу. С левой стороны – печка, которую мы называли голландкой. На две конфорки. Сразу за входом (двери не было, только занавеска – крашеная марля цветом синьки), слева, на стене против печки – место для одежды, ещё один дополнительный гардероб, пополняемый в случае, если запечье было занято телёнком. Дальше, после голландки, кровать родителей (тоже металлическая, как и у дедушки с бабушкой) с пологом, а около неё, правее к окну – сравнительно большой сундук с вещами родителей и детскими вещами. Этот сундук по объёму примерно в два раза больше, чем сундук дедушки и бабушки. Если на их сундуке можно было только посидеть, то на родительском можно было уже расположиться и полежать, даже взрослому человеку.
«Красный угол» в горнице пополнился весной 1962 г. после смерти бабушки Маши. В него добавилась её икона Божией Матери, но не старинная и не старая даже, как в избе – бабушкино (другой бабушки) благословление в 1918-1919 г., которое до этого было благословлением её матери. Насколько помню, лик, изображённый на ней, не просматривался. Да я, например, и не вглядывался в него никогда, боялся. А чего боялся, даже и не могу сказать. Я тогда верил в бога, потому и боялся, вероятно. Вместе с иконой была ещё и открытка с распятием. Во время переезда из нашей деревни в Московскую область эту бабушкину икону мама отдала соседке, бабке Варе, а себе оставила икону своей матери, поярче и поновее. Для чего это надо было делать, не понятно. Вполне вероятно, чтобы досадить бабушке Вере (отношения между мамой и бабушкой были в то время очень натянутыми). Ведь груз-то совсем небольшой, тем более, что переезжали на грузовой машине. Так что икона сейчас находится в других руках, у Суминых, возможно, что и у их дочки Александры, но Некрасовой, а может быть, и у сыновей Николая или Анатолия, которые, вероятно, живут в Москве. Александра вышла замуж за Некрасова (его, по-моему, тоже звали Александром) из соседней с нами деревни, Молоково. Потом они уехали, кажется, в Новомосковск (Ногинск ли, Чехов ли?). Уже и не помню.
Как-то мама лежала в больнице в Ховрино (в Левобережном, что недалеко от Химок). В этой же больнице оказалась и Александра Некрасова. Я когда приехал навестить маму, она вышла с этой дамой и спрашивает: «Ну что, узнаёшь соседку-то?»
Где там! Прошло уже больше двадцати лет, все мы изменились до неузнаваемости. Но потом, какие-то общие жбановско-сумские черты нарисовались…
Перед иконами