Как мне кажется, зажженная на плетеном кресле свеча обозначает лучащуюся границу, разделяющую таких несхожих меж собой Ван Гога и Гогена.

      Суть их эстетических разногласий, реши мы ее изложить, возможно, не представила бы большого интереса, но помогла бы пролить свет на глубинное человеческое расхождение в самом естестве Ван Гога и Гогена.

      Гоген, как мне кажется, считал долгом художника поиск символа, мифа, возвеличивание обыденной жизни до уровня мифа,

      тогда как Ван Гог был убежден, что миф нужно уметь вычленить и в самой приземленной повседневности.

      И здесь, на мой взгляд, он был чертовски прав.

      Поскольку реальность неизмеримо выше любой истории, любой басни, любого божества и любой надреальности.

      Просто нужен гений, чтобы ее истолковать.

      Чего не добился ни один художник до бедняги Ван Гога,

      и никто не сделает после него,

      поскольку я уверен, что на сей раз,

      вот прямо сейчас,

      сегодня,

      в феврале 1947 года,

      вся реальность,

      и даже миф реальности – вся мифическая реальность —

      сливается в единое целое.

      Так, никто после Ван Гога не сумел ударить в тот великий кимвал, тот сверхчеловеческий, извечно сверхчеловеческий колокол, на потаенный зов которого и отзывается повседневность,

      нужно лишь пошире открыть уши, чтобы уловить, как вздымается ее ответная волна.

      Именно так звучит сияние свечи: мерцающая свеча на зеленом плетеном кресле звучит, точно дыхание того, кто любовно склонился над уснувшим больным.

      Это звук диковинной критики, глубинного и удивительного суждения, чей приговор, всё больше уверяешься, Ван Гог позволит нам предугадать лишь позже, много позже, в день, когда лиловые отсветы на плетеном кресле окончательно затопят картину.