Все встали. Растерянно, испуганно.

      Вместе с фашисткой в класс вплыла директриса!

      – Дети! – обратилась к нам Людмила Михайловна. – Сегодня на нашем собрании будет присутствовать директор школы Антонина Викторовна.

      Вот интересно: а какой смысл так пафосно говорить об очевидном?

      Фашистка и директриса чинно расселись на стульях. Видимо, в этот раз Пантелейщина решила не быть «с народом».

      – Сегодня мы разбираем двух ваших товарищей, – начала было Людмила Михайловна, но тут вдруг выскочил Колька.

      – Извините, что перебиваю! – начал он.

      Но учительница почему-то не рассердилась, а фашистка улыбнулась толстыми, накрашенными губами.

      – Я как староста класса должен заботиться о нравственном здоровье каждого!

      Директриса согласно закивала.

      – А последнее время мои товарищи, которых мы собираемся обсуждать, стали готовиться. Предлагаю заменить одну из кандидатур!

      – Например? – спросила фашистка.

      – Например, вместо Газиной Елены разберем сегодня Марию Кислицину!

      Мы ахнули! Машка!

      Машка встала.

      Директриса нагнулась к фашистке и зашептала так, что весь класс услышал:

      – Кислицина? Она часом не родственница Кислицкой?

      – Нет, – таким же громким шепотом ответила фашистка. – Просто фамилии созвучны. Хотя все может быть… – Она переплела толстые сосисочные пальцы на упругом, как барабан, животе.

      Машка на негнущихся ногах вышла к доске.

      У меня в душе нехорошо засвербело.

      – Кислицина, – начал Колька, – хороший товарищ, отличница. Даже играла маленькие роли в некоторых детских спектаклях. Но все знают, что её устроил папа, режиссер этого театра. А мы не должны поощрять продвижение за счёт родственников! Каждый должен добиваться сам поставленной цели!

      Толик напрягся. Сжался.

      Мы все напряглись.

      Машка, действительно, иногда играет в детских спектаклях маленькие роли. Хорошо, кстати, играет. Талантливо. Мы все этим ужасно гордимся, мол, наша Машка – артистка! Даже мечтали, что когда мы все вырастем, то всякий раз будем приходить к ней на спектакли и всем говорить: «Это вам она великая артистка Мария Кислицина, а для нас она просто – Машка, наш друг!»

      Но тут Колька рубанул:

      – К тому же она много врёт.

      Толик вскочил, но на него тут же заорала Людмила Михайловна:

      – Рублёв, сядь!!

      Ее лицо, когда похожее на милую, добрую черепашку, теперь сморщилась, как прошлогодняя картошка.

      Побледневший, дрожащий Толик сел.

      – Пусть твой товарищ выскажется, – сказала фашистка, толсто улыбаясь.

      А Машка стояла у доски. Помертвевшая.