Олег Вещий – Орвар-Одд. Путь восхождения. Дмитрий Гаврилов
Читать онлайн книгу.
И он жёстко среагировал на то, что задевало его собственные построения. Но вместе с этим, увы, вначале отринул и здравые идеи, чтобы, как мы увидим, всё-таки вернуться к ним годами позже.
Наконец, к вопросу о ранних воззрениях Б.А. Рыбакова приведём слова из уже упомянутой его книги «Киевская Русь и русские княжества IX–XIII веков»:
«…В русской летописи Олег присутствует не столько в качестве исторического деятеля, сколько в виде литературного героя, образ которого искусственно слеплен из припоминаний и варяжских саг о нем. Варяжская сага проглядывает и в рассказе об удачном обмане киевлян, и в описании редкостной для норманнов-мореходов ситуации, когда корабли ставят на катки и тащат по земле, а при попутном ветре даже поднимают паруса. Из саги взят и рассказ о предреченной смерти Олега – “но примешь ты смерть от коня своего”[3] (выделено нами. – Авт.).
<…> Поразительна неосведомленность русских людей о судьбе Олега. Сразу после обогатившего его похода, когда соединенное войско славянских племен и варягов взяло контрибуцию с греков, “великий князь Русский”, как было написано в договоре 911 года, исчезает не только из столицы Руси, но и вообще с русского горизонта. И умирает он неведомо где: то ли в Ладоге, где указывают его могилу новгородцы, то ли в Киеве…
Эпос о Вещем Олеге тщательно собран редактором “Повести временных лет” для того, чтобы представить князя не только находником-узурпатором, но и мудрым правителем, освобождающим славянские племена от дани Хазарскому каганату. Летописец Ладожанин (из окружения князя Мстислава[4]) идёт даже на подтасовку, зная версию о могиле Олега в Ладоге (находясь в Ладоге в 1114 году и беседуя на исторические темы с посадником Павлом, он не мог не знать её), он, тем не менее, умалчивает о Ладоге или о Швеции, так как это плохо вязалось бы с задуманным им образом создателя русского государства, строителя русских городов. Редактор вводит в летопись целое сказание, завершающееся плачем киевлян и торжественным погребением Олега в Киеве на Щековице. Впрочем, в Киеве знали еще одну могилу какого-то Олега в ином месте. Кроме того, из княжеского архива он вносит в летопись подлинный текст договора с греками (911 года).
В результате редакторско-литературных усилий Ладожанина создается новая, особая концепция начальной истории, построенная на двух героях, двух варягах – Рюрике и Олеге. Первый возглавил целый ряд северных славяно-финских племен (по их просьбе) и установил для них порядок, а второй овладел Южной Русью, отменил дань хазарам и возглавил удачный поход 907 или 911 года на греков, обогативший всех его участников» (Рыбаков, 1982, с. 310–312).
Не вполне понятно, почему «умалчивает о Швеции», хотя это далеко не единственная земля «за морем» (!). А свеи (шведы) не то же самое, что урмане (норвежцы). Вспомним хотя бы летописное:
«Афетово же колѣно и то: варязи, свеи, урмане, готѣ, русь, аглянѣ, галичанѣ, волохове, римлянѣ, нѣмци, корлязи, венедици, фряговѣ и прочии, присѣдять от запада
Надо ли это понимать так, что в 1982 году Б.А. Рыбаков считал сагу об Орвар-Одде одним из первоисточников летописи, а не наоборот?
Речь о сыне Владимира Мономаха Мстиславе, мать которого, Гида Гарольдовна, происходила из англов, а жена была дочерью свейского короля Христина. Таким родством Б.А. Рыбаков объясняет тяготение услужливого летописца к Северу (Рыбаков, 1984, c. 301–302). С тем же успехом можно предположить, что в это время, напротив, в летопись был введён «основатель династии» Рюрик.