Ныне все мы болеем теологией. Из истории русского богословия предсинодальной эпохи. Протоиерей Павел Хондзинский
Читать онлайн книгу.
мученические акты, опубликованные болландистами, и богослужебные тексты[353]. Так возникало пересечение вечности и времени, дающее в итоге ощущение священной истории и жизни в ней, и в этом вновь обнаруживалась органичность преемства с древнекиевской традицией.
Дело не только в очевидной близости самих принципов работы над текстом – достаточно указать хотя бы на проповеди святителя Кирилла Туровского, в которых авторское слово органично прорастает из бесчисленных библейских и богослужебных аллюзий и микроцитат, – но именно в самом восприятии жизни. Тогда, в Киевской Руси, наглядней всего оно обнаружило себя, пожалуй, в цикле памятников, связанных с именами первых русских святых Бориса и Глеба.
В них страдания святых Бориса и Глеба – ставших, строго говоря, жертвами политического убийства – прямо уподоблялись страданиям Христовым, воспринимались как их проекция, совершались как подражание им и именно поэтому и становились мучением за Христа, что подчеркивалось среди прочего выразительной деталью жития: убийцы приступают к благоверному князю Борису в момент совершения им заутрени и чтения Евангелия, – жизнь и история сливаются с богослужением и становятся им[354]. Та же мысль находила себе выражение в паремиях древней службы Борису и Глебу, где под заглавием «Бытия чтение» рассказывалась история убиения князей-страстотерпцев. Священная история – книга Бытия – прямо продолжалась в истории русского народа[355]. Это подтверждает высказанную выше мысль о библейских (не византийских!) акцентах киевской традиции[356] и лишний раз указывает на невозможность существования pax graeca.
В эту священную историю святитель входил так глубоко, что давал иногда даже ее драматическую реконструкцию, заполняя существующие в источниках пробелы и удивительным образом не утрачивая при этом ощущение внутренней правды текста. Объяснение этому только одно – он сам совершенно органично и естественно жил этой жизнью, и святые, о которых он писал, были для него собеседниками не менее реальными, чем собственные современники.
В 1869 году он внес в дневник описание сна, виденного Филипповым постом 1865 года: «В одну ночь скончав письмом страдания св. мученика Ореста, которого память ноября 20 почитается, за час или меньше до заутрени лег отдохнуть не раздеваясь и в сонном видении узрел святого мученика Ореста, лицом веселым ко мне вещающего сими словами: я больше претерпел за Христа мук, нежели ты написал; сие рек, открыл мне перси свои и показал в левом боку великую рану, сквозь во внутренность проходящую, потом открыв правую по локоть руку на самом противу локтя месте и рекл: сие мне перерезано: причем и видны были перерезанные жилы, также и левую руку открывши, на таком же месте указал такую же рану… В то самое время учиненный к заутрене благовест пробудил меня, и я жалел, что сие весьма приятное видение скоро окончилось…»[357]
Тем же постом он видел во сне и мученицу
«Праздничная Минея, вообще, имела высокое достоинство в глазах Святителя, он старался как можно теснее связать с нею свои повествования и все, что сообщала она, считал за непререкаемую истину» (Там же. С. 96).
Христос приобретается и познается, говорит апостол, через «сообщение страстей его» (Флп. 3: 10). Несомненно, что отзвук именно этих слов слышится в предсмертной молитве благоверного князя Бориса, которую вкладывает в его уста преподобный Нестор: «Благодарю Тя, Владыко Господи, Боже мой, яко сподобил мя недостойнаго съобыцнику быти страсти Сына Твоего Господа нашего Исуса Христа. Посла бо единочадаго Сына своего в мир. Его же безаконьнии предаша на смерть; и се аз послан бых от отца своего, да спасу люди от супротивящихся ему поган, – и се ныне уязвен есмь от раб отца своего. Нъ, Владыко, отдай же им грехов, мене же покой с святыми…»
«В русской истории Борис и Глеб получают то же значение, которое в мировой истории – в истории всего человечества – имело убийство Авеля: русская история начинается с трагедии – и вместе с тем с искупительной жертвы… Необходимо подчеркнуть, что Авель традиционно рассматривается как первый святой (первая жертва) в человеческой истории. Совершенно так же Борис и Глеб – это первые святые в
Киев – Второй Иерусалим!