Экипаж был построен на пирсе. В обе стороны от Плужникова удалялись носы, подбородки, выпуклые груди, пилотки, туманился желтый пар дыханий, и большая чайка, пролетев над строем, поворачиваясь к заре то одним, то другим крылом, казалась черно-желтой.

      Командир перед строем, в глазированный кувшин мегафона, чтобы слышно было на флангах всего двухсотголового, слабо колыхавшегося дракона, произносил напутствие:

      – Товарищи матросы, мичманы, офицеры, как вы знаете, обстановка в мире остается сложной и нестабильной… Внутренние дела в стране по-прежнему далеки от нормальных… Россия ослабела, продолжает слабеть, и ее флоту и армии все труднее поддерживать безопасность… – Мегафон слегка дребезжал, и Плужникову казалось, вокруг каждой металлической фразы закипают крошечные, трескучие пузырьки. – Без преувеличения можно сказать, что мы – последняя надежда России… Пока в море находится наш подводный крейсер, пока он способен осуществлять боевое дежурство, доставлять в район патрулирования спецоружие, до той поры русские люди могут печь хлеб, пахать землю, добывать себе на пропитание… Могут не бояться, что их забомбят, как Югославию, Афганистан и Ирак… Америка уже почти победила мир, покорила все народы и страны, но не может сказать, что покорила Россию, до той поры, пока мы ходим в походы… Спецоружию, которым мы обладаем, не может противодействовать их ракетная и космическая оборона… – Командир был невысокого роста, худ и скуласт, сдержан и скуп в обращении. Вежлив с матросами и отчужденно-сух с офицерами. Его жена и дети полгода как покинули базу, из-под низкого полярного неба спасаясь от электрических и магнитных полей, нехватки кислорода и света. Командир тосковал без семьи, педантично,