8 штанов

      6 пижам г-н Гиссинга

      12 комбинезонов

      3 панамки

      6 накрахмаленных воротничков

      1 костюм г-на Гиссинга

      4 повязки

      3 комплекта одежды

      2 салатовых брюк г-на Гиссинга

      6 маленьких салатовых брюк

      4 накидки

      3 шарфа

      18 маленьких платков

      6 больших платков

      8 ошейников

      3 вещи заштопать

      10 нагрудников

      2 скатерти (пятно от колы)

      1 скатерть (обрезать край)

      Обдумав этот список, Гиссинг подошел к своему столу и начал изучать свои счета. В его голове формировалась решимость.

      Глава 5

      Летние вечера звучали совсем не так, как тонкое льстивое апрельское пение. Теперь это была мягкая устойчивая вибрация, непрерывный гул и пульсация саранчи и сверчка, а иногда внезапный скрежет, сухой и жесткий, богомолов. Гиссинг, несмотря на усталость, был весь в беспокойстве. Он ходил вокруг дома в темноте, не в силах ни на чем успокоиться; усталый, но не способный отдохнуть. Что это за беспокойство в уме, спросил он себя? Громкий звучный барабанный бой летней ночи был подобен неуклонно проходящему Времени. Даже в мягком вихре листьев, поднятом сонным ползучим воздухом, слышался звук недовольства, беспокойного вопроса. Сквозь деревья он мог видеть освещенные продолговатые окна соседей или слышать пронзительные джазовые пластинки. Почему все остальные так радостно поглощены мелочами своей жизни, а ему так мучительно не по себе? Иногда, в теплой ясной темноте, шумы поля и земли нарастали до своего рода мягкого грома: его обостренные уши слышали тысячи маленьких криков, вносящих вклад в ужасную энергию мира – слабые перезвоны и свист в траве, и бесконечное трепетание, шорох и жужжание. Его собственное тело, на котором волосы и ногти росли ежедневно, как растительность, поразило и ужаснуло его. Сознание себя, этот жалкий экстаз, давил на него.

      Он завидовал детям, которые лежали наверху, растянувшись под москитной сеткой. Погруженный в счастливую жизнь, он не осознавал, что жив! Он с нежностью увидел, как наивно щенки смотрят на него как на ответ и решение своих проблем. Где он мог найти кого-то, кто был бы для него тем, кем он был для них? По-видимому, истина заключалась в том, что в глубине души он был отчаянно одинок. Читая поэтов урывками, он вдруг понял, что в их божественных страницах есть что-то от этого одиночества, этого изысканного несчастья. Но эти великие сердца имели утешение, выражая свое настроение прекрасными словами, словами, которые жили и говорили. Его собственная странная лихорадка невыразимо горела внутри него. Был ли он единственным, кто почувствовал вызов, брошенный сводящим с ума плодородием и силой горячей, ослепленной солнцем земли? Он понял, что жизнь слишком удивительна, чтобы растрачивать ее впустую в этой бесцельной болезни сердца. Были истины и чудеса, которые можно было постичь,