Душа моя была уже не в пятках,

      А где-то у Иисуса в Небесах,

      И вспомнил, как ребёнком на задворках,

      Я бегал в не заштопанных носках.

      Тут дверь сарая мрачно заскрипела,

      То Флэш с мешком противным уходил,

      Гроза последним ужасом гремела,

      Я труп вдыхал и Господа молил.

      Опять в углу послышался мне голос,

      Я попытался труп с себя столкнуть,

      В руках моих остался только волос,

      Иль скальп – пришлось тут блевануть.

      Бабёнка эта вовсе вся прокисла,

      На улице жара и кислород,

      На мне живот и сиська лишь висела,

      За стенкой удалялся тот урод.

      В конце концов вдохнул я свежий воздух,

      И выполз из-под сгнившего дерьма,

      Но донеслось стенанье вновь до слуха,

      Я двинулся средь хлама и говна.

      Сквозь тьму заметил я свиную клетку,

      Обрубки рук торчали из неё,

      Я разглядел облезлую девчонку,

      Меня опять стошнило от всего.

      5.

      Помочь уже ей было бесполезно,

      С обрубков рук кровища шла рекой,

      С замком открыть и дверцу невозможно,

      Как будто всё смеялось надо мной.

      Пошёл к скрипучей двери в безрассудстве,

      Подёргал, вроде скрипнула она,

      В каком-то недостойном полном блудстве,

      Увидел, свет пробился из окна.

      То домик был мамаши и сыночка,

      Любовью процветал весь милый дом,

      И если уж была в том доме дочка,

      То в клумбе стала лучшем бы цветком.

      Мамаша на еду брала лишь ливер,

      Печёнки, лёгкие и почечки на вкус,

      А мяса запах мамке был противен,

      И им питался тошнотворный гнус.

      Руками мама тискала весь фаршик,

      Любили с вонью, чтоб тухлятиной несло,

      Давно уж не стоял у Флэша пальчик,

      И маму от обиды всю трясло.

      Смотрю, дрожу, на долбанную кухню,

      И дёргаю гранатную чеку…

      Но открывая глаз, кого я вижу? —

      Да добрую и верную жену!

      2000г.