Пираты в Светломорье водились всегда, чего уж греха таить – охотников за чужим добром хватает и на сухопутных дорогах, и на морских. Однако в последнее время разбойников появилось слишком много.

      Морская торговля стала делом опасным, и в одиночку ходили промеж архипелагами либо сумасшедшие, либо отчаянные смельчаки, либо пилигримы, у которых брать нечего, кроме жизни, а человеческая жизнь за последние годы заметно упала в цене. Зато товары вздорожали втрое – суда сбивались в караваны, нанимали охрану и приходили с большим опозданием.

      Особенно невмоготу стало, когда зазвучало в Светломорье имя Сен-Леви, которого теперь знали больше под прозвищем Черного Асфеллота. Происходил он из старой, выдохшейся и почти забытой семьи, принадлежавшей к западному дому Асфеллотов. Какой-то злой рок устроил так, чтобы эта иссохшая ветвь выбросила молодой сильный побег, задушивший всё Светломорье.

      Молва приписывала ему жестокие и отчаянные дела. Говорили, что он поклялся разорить Эрейского короля и купить его королевство, что строит остров из захваченных кораблей, болтали также и о морском дворце, в стены которого замурованы награбленные сокровища.

      Были даже слухи, что никакого Сен-Леви и вовсе не было – возможно ли поспеть везде одному? – а вместо него моталось по морям множество шаек, нанятых враждующими купцами, либо вельможами, которые вечно между собой дерутся…

      А между тем Сен-Леви был, и уже переступил порог Спящего редана.

      – Здесь? – тихо спросил он. Ласси кивнул. – Как я рад видеть тебя, Змей, в добром здравии…

      Гость бросил плащ на кресло. Каждое движение говорило о том, что он в доме гость частый. Сквозь стрельчатое окно ворвался солнечный луч и выхватил из тени всю фигуру Черного Асфеллота. Старый Ласси отступил назад, залюбовавшись родичем.

      Сен-Леви был молод. Худощавый и изящный, как большинство Асфеллотов, он обманчиво казался хрупким. Простая черная одежда сидела как влитая. Черты лица полностью вписывались в старинные Асфеллотские каноны – прямой нос и большие зеленые глаза совершенного оттенка выдавали чистую кровь. Смотрели они с непонятным выражением – то ли задумчивым, то ли кротким. С такого лица можно портреты писать, и единственным, что его портило, был короткий шрам в углу рта, походивший на легкую улыбку.